28 и 29 сентября в РТБД состоится премьера постановки Евгения Корняга «Бетон». Жанр спектакля определен как «визуальная поэзия», а замешивали его вместе с Корнягом, автором идеи и постановщиком, сценограф Татьяна Нерсисян и композитор Никита Золотарь. Последняя совместная работа команды, «Интервью с ведьмами», встряхнула театральную жизнь Беларуси и вызвала самые разные мнения, от экстатического восторга до полного неприятия как темы, так и формы спектакля.
Погрузит ли «Бетон» зрителей РТБД во мрак безысходности или луч надежды и света все-таки мелькнет в фантазиях постановщика — узнаете из нашего материала.
С чего началась ваша работа в РТБД?
Меня пригласил директор театра Владимир Карачевский. После «Интервью с ведьмами» мы начали обсуждать возможности совместной работы. Я предложил пять вариантов спектаклей, и мы остановились на «Бетоне».
Если бы не Карачевский, меня бы здесь не было. Совместная работа — его инициатива. Вообще, «Бетон» — это только второй мой спектакль в государственном театре в Беларуси.
Для человека, который не смотрел ваши спектакли, как бы вы определили тему и идею постановки?
Тема любви и одиночества, невозможности существовать без любви, если она настоящая.
В «Бетоне» я совмещаю две вещи. С одной стороны, это древнегреческий миф об Орфее и Эвридике. Орфей не смог жить без Эвридики, спустился за ней в Аид, а когда не сумел вернуть ее, перестал видеть других женщин. С другой стороны, это современность с тысячами сайтов знакомств и возможностей найти партнера. Сегодня допустимо сотню раз разводиться, и мало кто встречает свою половину и доживает с ней до конца жизни, сохраняя преданность и верность, потому что, если в человеке что-то не нравится, его можно легко заменить на другого, очередного. Спектакль строится на противопоставлении мифа о полной моногамии и современности, где перестали ценить любовь.
Как возникла идея обратиться к этой тематике?
Со времени моей последней премьеры («Интервью с ведьмами» — прим. «Культпросвет») прошло два года, и за это время умерла моя Эвридика. Прежде всего меня интересовала тема одиночества. После «Ведьм», распада Корняг-театра я остался абсолютно один, и мне было интересно, что человек может сделать в этом мире, когда люди, которые были в его жизни, ушли, что я смогу сделать один. Ведь то, что я до этого времени собирал, моя Эвридика, умерло. И надо было начинать заново. И когда я начал искать образы одиночества, стал думать, как их показать, всплыла история Орфея и Эвридики. Я увлекся этим мотивом.
Откуда такая тяга к мифологии, сказочным сюжетам?
Это поиск. Я ассоциирую себя с авторским театром и пытаюсь создавать все сам, но все равно черпать идеи откуда-то надо. А сказки, мифы дают очень простые узнаваемые сюжеты, которые я могу переделывать по-своему. Мне сложно вспомнить, как конкретно я обратился к сказкам и мифологии. Просто много читал. Это работает как голова-копилка, в которой много всего лежит и в один момент два атома встречаются, например, персонаж и свет, и рождают образ. Как это происходит и почему именно сейчас, когда были сделаны Алексеем Лелявским «Птицы» Аристофана, Катей Аверковой «Синдром Медеи» Юлии Чернявской, Александром Марченко «Анти[gone]», сложно понять. Наверное, что-то летает в воздухе.
«Бетон» будет в чем-то личной историей?
Из личного здесь скорее ощущение одиночества, утраты, потери. Поэтому да, наверное, личной. Когда делаю спектакль, я не ассоциирую все происходящее в нем с собой. Но когда рассматриваю конкретного персонажа, Орфея, то все-таки перекладываю его переживания на свои, пытаюсь понять: как это — покончить жизнь самоубийством. Личный момент, в принципе, присутствует во всех спектаклях. Ты подключаешься, пользуешься копилкой своих эмоций, знаний, пережитым опытом и от него выстраиваешь действие.
Насколько ваше видение определяло работу сценографа и композитора?
Им была дана тема, потому что в начале работы у меня был только один или два этюда, которые я назвал «Одиночество». Тане Нерсисян и Никите Золотарю я предложил идти от этого слова и их ощущений, с ним связанных. Никита начал присылать мне музыку, мы стали разбирать ее, корректировать. То же было с Таней Нерсисян. Мы искали образ, и она предложила бетонную стену. Затем мы дорабатывали какие-то элементы, детали, необходимые по сюжету. Так что сценограф и композитор — полноправные соавторы в визуально-сценографическом и музыкальном планах.
«Бетон» — сюжетная постановка?
Да, особенно для тех, кто знает миф об Орфее и Эвридике. Их история проходит в спектакле полностью, от начала до конца. Есть небольшие вкрапления других образов, но, как мне кажется, все будет понятно. Хотя зрителю, который любит, чтобы ему разжевывали, лучше не приходить. Несмотря на сюжетность, я все равно оставляю большое поле для домысливания, додумывания.
Актерам вы давали возможность для интерпретации образов, импровизации?
Мы начали репетиции год назад. Встречались, я давал им тему, домашнее задание. Они приходили и показывали этюды, высказывали свои мысли, мы разговаривали, искали вместе. То, что из этих этюдов и идей очень малая часть вошла в конечный вариант спектакля — это вторично. Процесс был необходим, чтобы найти общие темы, настроиться на общую волну, потому что до «Бетона» только с двумя актерами, занятыми в спектакле, я работал как режиссер. Актеры РТБД не работали до этого в жанре физического театра, когда есть твое тело и говорит только оно, создавая текст спектакля, но были готовы к новому опыту. Даже удивляло, что они так быстро все схватывают, их способность меняться.
Что касается импровизации, сейчас, когда все уже готово и структурировано, должна быть точность, потому что в спектакле много опасных элементов, цирковых, акробатических. Но все равно есть фрагменты, где актеры могут дышать. Это импровизация в строгих рамках поставленной задачи.
Ваши спектакли все-таки немножко «черные». В «Бетоне» вы дадите зрителям надежду и свет?
Надежда есть всегда. Но я же не должен давать решений. Я просто задумался о каких-то вещах. Да, меня не пугают «черные» темы и меня интересует тема смерти. Но кто-то будет смотреть спектакль и думать: «Ах, Эвридика умерла, все ужасно», — а кто-то прочтет ее смерть как необходимость быть внимательнее к людям, которые рядом. Можно делать разные выводы, все зависит от психологии человека.
У меня же такой взгляд: да, есть смерть, но любовь-то осталась, и это не убить. Даже после смерти Эвридики, когда вокруг тысячи женщин, Орфей продолжает любить ее. Любовь существует. Мне это дает надежду. Но я же не могу выскочить с плакатом «Жизнь прекрасна!», чтобы убедить в этом зрителей. На мой взгляд, спектакль не является депрессивным, но он ставит определенный вопрос.
В «Бетоне» собралась та же команда, которая делала «Ведьм», и есть определенные ожидания от вашей работы. Они как-то влияют на вас или абсолютно безразличны?
Не знаю, кому может быть безразлично, когда люди любят его спектакль и хотят прийти на другую постановку. Это всегда очень приятно. Но «Бетон» — спектакль абсолютно противоположный «Ведьмам». «Ведьмы» существовали в гротеске и сумасшествии, а «Бетон» строится на сдержанности и подавлении эмоций, когда нет ни одного слова, все делает тело и только символы и образы дают тебе информацию. Это абсолютно разные спектакли, но нельзя же все время смотреть одно и то же. И мне интересно делать что-то совсем непохожее на предыдущие работы. Но я думаю, что многим, кому понравились «Ведьмы», понравится и «Бетон».
Вам вообще важен фидбэк? От коллег, критиков, зрителей…
Важен, но с оговоркой. Могу объяснить. Однажды нашел меня какой-то человек и пишет мне: «Хотите мое мнение?». На что я ответил: «Не хочу». Я не знаю, кто это, здоров ли он, не знаю многих аспектов. Конечно, приятно, когда тебе написали «Спасибо большое», но мнение человека мне интересно, когда я понимаю, какой у него бэкграунд, насколько ему можно доверять. Даже многим своим друзьям и знакомым я не доверяю во вкусе, в их понимании, что такое театр. А есть люди, фидбэк от которых мне очень важен.
А если от этих людей поступают критические замечания, как вы реагируете?
Я выслушаю, вступлю в дискуссию, но не в крик, конечно, не в ругань, а чтобы понять, как человек прочитывает тот или иной образ, почему у него такое мнение. Очень часто, когда приходит свежий взгляд, я понимаю: да, я эту вещь упустил. Но это не значит, что если мне выскажет критическое замечание человек, которому я доверяю, я обязательно стану что-то переделывать.
Как бы вы определили место «Бетона» и своих работ в целом в белорусском театральном пространстве? Чувствуете себя вписанным в него?
Самое ужасное, что есть понятие белорусского театрального пространства, в которое надо вписываться или не вписываться. Мне кажется, все до единого режиссеры должны в него не вписываться, и тогда оно станет просто огромным.
Раньше у меня было желание вписаться, быть признанным. А теперь я понимаю, что получаю удовольствие просто от того, что делаю. Сегодня мне важнее найти ответы на те вопросы, которые я себе ставлю. Мне уже не хочется лично посещать фестивали, присутствовать на пресс-конференциях. Вот моя работа. Мой зритель ее оценит или не оценит, моя мама придет порадуется… А куда-то вписываться не хочу. Я понимаю, что мои работы на фестивалях, где в основном представлены драматические спектакли, никогда не получат первое место. Тебе просто дадут приз. «Нате, только не плачьте. Вы что-то там пробуете, пробуйте и дальше». Поэтому лучше не ждать чего-то.
Я знаю, что «Бетон» стопроцентно найдет своего зрителя. Я сам схожу с ума от того, как это красиво. Знаю, есть много актеров, которые хотят со мной поработать, и для меня это важнее, чем мнение критиков. У них же тоже есть свои вкусы и предпочтения, поэтому обижаться на них или ждать похвалы глупо. Не для них я делал спектакль. Спектакль вообще ни в коем случае нельзя делать для критиков.
