«Культпросвет» знает, как сделать поход в театр удачным. Встречи с интересными людьми, разговоры об искусстве в непринужденной атмосфере и свежий взгляд на самые интересные и неоднозначные спектакли столицы в нашей рубрике «АрАрАт. Мнение».
Что смотрим
Что такое мечты? «…это наша работа, которую мы во что бы то ни стало должны сделать хорошо» уверена одна из героинь пьесы Ивана Вырыпаева DreamWorks и одноименного спектакля Молодежного театра. Но оказывается, что мечтать, как и любить, – настоящее искусство, доступное немногим. Большинству же действующих лиц в DreamWorks оно незнакомо. Жизнь богемных героев, заполненная разговорами о буддизме, виски, марихуаной и любовными интрижками, напоминает плохой голливудский фильм. И эту искусственность и «киношность» существования подчеркивает режиссер Дмитрий Богославский. Почти все в спектакле «слишком» и «через край», и только самые простые и важные истины звучат в нем тихо и спокойно. Но яркая, а иногда нарочито банальная форма лишь оттеняет смыслы, придающие ценность постановке, – очень человечному и доступному разговору о простом и сложном искусстве жить.
Своими впечатлениями от DreamWorks, а также рассуждениями о сложностях и особенностях работ Ивана Вырыпаева с «Культпросветом» поделился Максим Жбанков.
Гость Максим Жбанков — культуролог, кинокритик, журналист, кандидат философских наук
Ожидания
У меня нет особого отношения к Молодежному театру и театру вообще. Более того, у меня есть большие сомнения по поводу театра как формы современного художественного высказывания. Мне он кажется по большей части безнадежно искусственным и неестественным. Это артефакт позапрошлой эпохи, который лично мне ничего сказать не в состоянии – при всем уважении к прекрасным актерам, которые случаются в театре. Кроме того, я решительно не понимаю, что такое «молодежный театр», что вообще есть «молодежность» и «молодежная театральность». Для меня это все большая загадка.
Впечатления.
История
Я считаю, что Иван Вырыпаев – яркий креативный автор, но ему лучше удаются малые формы. Он явно не держит эти три часа повествования: начинаются пробуксовки, сбои. Самые сильные и яркие места во всем пространстве пьесы – это отдельные монологи, реальные шоу-стопперы, выходы на авансцену с прямой речью в зал. По сути, в этих спичах Вырыпаев в который раз эмоционально озвучивает блестящие банальности. Но делает это очень артистично. То, что звучит в такие моменты, интересно именно в момент своего проговаривания. Но когда ты воодушевленный, услышав ту или иную звонкую фразу, пытаешься понять, что же тебе сказали, оказывается, что не сказали ничего. А когда начинаешь читать такие фрагменты, то становится вообще неинтересно и невозможно к ним возвращаться.
Сам сюжет пьесы, на мой взгляд, вызывающе банален. Это условная схема с такими же условными персонажами. Хотя это фишка Вырыпаева: он всегда работает с очень простыми словами, которые складываются в достаточно яркие, иногда значимые, а иногда и нет, сообщения.
То, что происходит сейчас на сцене, мне абсолютно неинтересно. Когда Вырыпаев занимается режиссурой кино, у него масса вещей уходит в фактуру, в качество картинки, в движение камеры, в какие-то постановочные эффекты. И там эта общая сделанность, лабораторность его драматургии микшируется, она становится немножко похожей на жизнь. А здесь этого нет. Есть набор скетчей, разрозненных эпизодиков, отдельных историек, которые прокладываются музыкальными блоками, и непонятно, как их сложить в одно произведение. Из разрозненных осколочков, каждый из которых может быть интересен, непонятно, что и как можно создать. Кажется, что это части очень разных конструкторов. Пьесу постоянно шатает эмоционально — от предельной пафосности до некоего реализма, а потом в гротеск, лиризм и так далее. Постоянно происходит суматошное переключение регистров, с которыми не справляются ни режиссер, ни актеры.
Воплощение
Наверное, самое неприятное ощущение для меня в театре – когда видно, как актеры стараются. Когда они форсируют чувства, рвут страсти в клочья, жестикулируют, скачут… Я вижу эти напряженные лица, вижу, как им трудно и как они реально работают. Но когда начинается работа, заканчивается магия.
Конечно, все работают по-разному. Кто-то элегантно, кто-то – грубо, как, на мой взгляд, исполнитель роли Дэвида (Андрей Бибиков – прим. «Культпросвет»), который постоянно кричит, работает на одной и той же непонятной агрессивной ноте. Но ведь чаще всего человек, убитый горем, заторможен, он не театрален по своей сути. А здесь «театралят» по полной.
В спектакле переигрывают почти все, кроме исполнительницы роли Элизабет (Екатерина Романникова – прим. «Культпросвет») – хотя я не понимаю, почему она периодически заикается, спотыкается, и что этим хотят изобразить – и Ильи Черепко (лама Джон – прим. «Культпросвет»), который хорош просто потому, что он Илья. Это один из персонажей, которые украшают нашу столичную реальность просто самим фактом своего существования. Остальное – это какой-то водевиль.
Я не понимаю, к чему артисты так отчаянно комикуют – и зачем? К чему так косят под карикатурных америкосов? В идейно выдержанные 1960-е годы в советском кино, в телевизионном особенно, существовало целое направление «фильмы про иностранцев», из иностранной жизни. Обычно это были «обличительные» экранизации Агаты Кристи или Жоржа Сименона. Выходил, например, Адомайтис в водолазочке и пиджачке и жевал резинку. Так изображали американцев. Это была имитация. И здесь я вижу такую же имитацию.
Не надо изображать и выделываться, уберите все эти фишки, весь этот шлак, освободите себя. Снимите с себя кожу! Сделайте так, чтобы я плакал, а не просто поаплодировал после спектакля, потому что у нас принято хлопать.
Из-за внутренней растрепанности пьесы, мне кажется, актеры слабо понимают, что они играют: драму, водевиль, пародию на бродвейское шоу или лирическую историю. Поэтому каждый работает в меру своего разумения. Равно как и режиссер, у которого здесь есть свои сценические находки, интересные постановочные решения. Но это все поверхностно, на уровне этюдов. Осколков смыслов. Действие кружит, спотыкается и зацикливается. Дословно повторяются одни и те же фразы, ситуации, идеи. Мы там же, где стартовали. Но продолжаем бежать.
Наверное, поэтому в конце спектакля мы получаем не один финал, а три или четыре. Смотришь – вроде бы финал, соглашаешься с ним. Но нет, это не конец, мы вам еще и спляшем. Соглашаешься и с этим – может быть и так. Нет, и это не все! Мы вам еще расскажем про любовь и т.д. Все заканчивается как бы бешеным слайд-шоу, которое можно рассматривать как ускоренный пересказ спектакля, его перемотку. А в результате – ничего, та самая буддийская пустота, о которой в постановке шла речь.
Рецепт
Я не знаю, что здесь надо было сделать и как, поэтому и не работаю в театре, но для меня это все выглядит фэйком. Не просто условностью, любое искусство – условность, но условностью, которая проходит мимо меня и меня не трогает. Меня убивает не стилистика, не ее выбор, а эффект от ее применения. Лекарство должно лечить, а это лекарство меня не лечит, поэтому я как зритель могу усомниться в его правомерности. Может, рецепт просто не тот?
Даже если фэйк, который был на сцене, – художественный прием, мне он не интересен. Если я захочу фэйка, я включу телевизор или схожу на концерт Солодухи. Шлака хватает. Но шлак шлаком не выбивают и не лечат. А мы ведь именно за этим идем друг к другу. Наверное, нужно искать какие-то другие способы передачи сообщения, коммуникации со зрителями.
Меня удивило, что в зале были свободны отличные места в партере. Почему? Это вопрос. Самый простой ответ: у нас плохой зритель. Но это не так. Значит, что что-то очень важное обрывается в коммуникации между теми, кто адресует сообщение, и теми, кто готов (или не готов) его принять.
Когда-то я перестал ходить в цирк, потому что мне было жалко всех: клоунов, дрессировщиков, животных, – ведь они стараются, а выходит плохо. Наверное, потому я перестал ходить и в театр: мне теперь становится жалко театр в том виде и форме, которая существует здесь и сейчас. Потому что есть другой театр: пластический театр «Инжест», театр Евгения Корняга, гораздо более непростые события. В этом спектакле я видел игру в событие, опыты работы, которые по большому счету ничем большим, чем работа, пока для меня не стали. Я не хочу никого обидеть, не хочу злословить, а лишь хочу сказать, что вижу машину, маховики которой крутятся впустую. Подозреваю, что проблема здесь не в конкретном актере, режиссере, не в авторе, а в тех матрицах смысла и стиля, которые для нашего театра в его легитимной версии являются допустимыми. Мне не хватает театра, который был бы больше, чем театр. Пока я вижу театр, который меньше, чем театр. И мне грустно от этого.
Зачем смотреть и кому
Проблема в том, что у нас чаще всего приходится оценивать не результат, а усилия. Как усилие это зачтено. Как результат – не знаю.
Если хотите посмотреть на усилие или полюбоваться Ильей Черепко – приходите. Это, честное слово, не худший вариант. Но сколько можно учиться? Я понимаю, что можно учиться ставить Вырыпаева, но сколько можно учиться театру быть театром? В Молодежном есть хороший ресурс: интересные, яркие актеры, с которыми можно работать. Режиссер, у которого работает воображение. Но это все тут складывается странным образом. И получается непонятно что имени Вырыпаева. Спектакль для терпеливого минского зрителя, который ценит не результаты, а усилия.
