«Культпросвет» знает, как сделать поход в театр удачным. Встречи с интересными людьми, разговоры об искусстве в непринужденной атмосфере и свежий взгляд на самые лучшие спектакли столицы в нашей рубрике «АрАрАт. Мнение».
Что смотрим
Если спросить обычного прохожего, кто такой Эдип, то вам, наверняка, начнут рассказывать о греческом парне с комплексами. Густая тень Фрейда погрузила во мрак античную мифологию, не говоря уже о многочисленных интерпретациях истории Эдипа в самых разных видах искусства. Вспомним хотя бы трагедию Софокла «Эдип», полотно Ж.Энгра «Эдип и Сфинкс» или оперу-ораторию «Оedipus Rex» И.Стравинского.
Чем герой мифа и его судьба так привлекали творцов всех времен и народов? Явно не кровосмесительными мотивами, а темой силы судьбы, неотвратимости рока и степени свободы личности. В стороне от этой вечной тематики и благодатного сюжета, полного драматизма, не смог остаться и Национальный академический драматический театр им. М.Горького в лице народного артиста Беларуси режиссера Бориса Луценко. Правда, на Малой сцене театра воплотили не текст Софокла, а созданную по его мотивам пьесу Елены Минчуковой, в которой странным образом совместились античный пафос, психологизм и напряженность детективной истории.
О том, какой может быть современная интерпретация классического произведения, особенностях греческого театра, ответственности и отягощенности прошлым «Культпросвет» поговорил с Ольгой Шпарагой.
Гость Ольга Шпарага — кандидат философских наук, руководительница концентрации «Современное общество, этика и политика» Европейского колледжа Liberal Arts в Беларуси (ECLAB).
Перед спектаклем. Ожидания
Постановки по произведениям, которым много сотен лет, интересны тем, как они преломляются в современном контексте. Я читала о таких интерпретациях «Эдипа», где трагедия переносится в наши дни, и проводятся параллели с актуальными культурными, политическими и социальными событиями, которые можно рассмотреть через нее. Мне бы хотелось, чтобы у нас была именно такая постановка.
Сегодня для постановки античных произведений нужно выбирать современные формы, но связь с греческим театром должна оставаться. Автоматически перенести его в современность невозможно: с одной стороны, пространство античного театра было открытым, с другой, греческие города-полисы были маленькие, граждане друг друга знали. Это было сочетание большого театрального пространства и маленького сообщества. У нас все наоборот: маленькая сцена и большое общество. Произошли и другие изменения, которые заставляют ожидать, что трагедия будет поставлена иначе.
Что касается этого спектакля, мне кажется, он будет в традиции Станиславского. Когда я прихожу на белорусские постановки, всегда есть ожидание, что это будет не театр переживания, а какие-то альтернативные формы, но в Беларуси с ними сложно. Как правило, сталкиваешься с эмоциональной перегруженностью и обилием декоративных элементов, а мне ближе спектакли, в которых этого меньше.
Симпатична идея малой сцены, на которой будет представлен «Эдип». Это более интимное пространство, которое предполагает другой способ приглашения зрителя к диалогу. Таких форм, как и нетеатральных пространств, нам не хватает.
После спектакля. Впечатления
По своей стилистке спектакль, как мне показалось, — это конец 1980-х годов. То, как движутся герои, подчеркнутая женская сексуальность, тема любви, поиска, потусторонняя реальность, христианские мотивы напоминали мне постановки Марка Захарова.
Пространство спектакля — это не совсем современность, а какое-то безвременье, может быть, позднесоветское время. На греков совершенно не похожи размышления о том, что в ином, прекрасном мире нас ждет спасение. Это христианский мотив, но непонятно зачем он введен и какую роль играет, потому что Эдип не говорит, что хочет в потустороннюю реальность. Его цель — разобраться с происходящим, и он ведет себя при этом как человек, наделенный властью, хотя и отчаявшийся. Он хочет взять на себя ответственность, причем не только за себя самого, но и за то, что происходит в государстве. И все остальные линии я видела как дополнение к этой основной теме власти. Но даже любовная линия мне показалась невнятной: непонятно, как она сосуществует с фигурой Эдипа, особенно, когда в финале герой говорит, что любовь самое важное.
Я отчетливо увидела линию принятия на себя ответственности: Эдип признал, что когда-то он не разобрался в ситуации и сейчас готов вернуться в прошлое. Но мне показалось, что вся остальная история не подводила к такой развязке. Христианские мотивы превращают ответственность в покаяние, т.е. переводят искания героя в плоскость потустороннего, однако Эдип хочет отвечать как живой человек и политик, тут и теперь, перед своим реальным сообществом. Властность героя только подтверждает это.
Возможно, более важный вывод спектакля в том, что герой или вообще властная фигура должен отрефлексировать, почему он такой, какой есть, что привело к текущей ситуации, насколько мы сами принимаем решение или за нас его принимают другие силы, в том числе анонимные и институциональные. Но в постановке есть многочисленные перебивки этой темы: любовная линия, христианские мотивы. Они мешают более серьезно поставить вопрос о том, за что мы в конкретном обществе, с конкретными проблемами и прошлым несем ответственность, а за что несут ответственность другие люди, и в какой мере эта ответственность является коллективной. Эти вопросы в спектакле, безусловно, звучат, но они тонут в психологизации, в стереотипном представлении героев.
История, которую нам показали, вроде про власть и любовь, но контекст ее размыт, и ты не понимаешь, куда вообще поместить постановку, на какие вопросы она отвечает. Это какой-то символ нашего белорусского общества и того, как о нем очень часто говорит искусство — избегая серьезных вопросов и обозначения реальных проблем. Это было для меня главной проблемой, поэтому я пыталась найти в спектакле свой смысл и думала о том, как история Эдипа могла бы заиграть, если бы ее конкретизировали. Этот спектакль можно было бы представить как постановку о том, насколько мы в ответе за то, что происходит в нашем конкретном обществе, насколько нас определяет прошлое и что с ним делать, должны ли мы принимать ответственность за него.
Перспективы прочтения
Поскольку царь Эдип для меня является воплощением власти, то мне в голову пришла такая идея. Я напрямую провела параллель поисков Эдипа с политическими режимами на постсоветском пространстве. Ведь в «Эдипе» получается парадоксальная ситуация: власть видит, что не все в порядке, начинает разбираться, в чем дело, — и оказывается, что ее поведение отягощено прошлым. В принципе, можно сделать вывод, что это советское прошлое, и пока власть его не отрефлексирует, она не сможет выйти из замкнутого круга. Ей нужно осознать это и принять на себя ответственность за собственную отягощенность прошлым. Тогда можно преодолеть так называемую «зависимость от пути».
Возможно, это безумное толкование, но я подумала, что историю Эдипа таким образом можно спроецировать на сегодняшний день. Конечно, она должна быть подкреплена отчетливыми связями с конкретной ситуацией. У меня эта связь периодически возникала, когда герои говорили о море, растресканной земле, людях, которые болеют. В эти моменты я думала о Чернобыле, например. Спектакль мог бы быть критическим взглядом на наше собственное недавнее прошлое. Но это взгляд из моей перспективы политического философа. А в самой постановке есть противоречивые моменты, из которых видно, что интерпретацию, которую я предлагаю, режиссер не предполагал.
Греческая трагедия и современность
От древнегреческой трагедии в спектакле осталось мало чего. Вопрос, насколько мы ответственны за происходящее и предопределены судьбой, как важно об этом думать и с этим разбираться, безусловно, — еще софокловский, но у Софокла он более отчетлив, потому что звучит в контексте древнегреческого общества. А в нашей постановке за счет того, что мы находимся вне контекста, и появляются дополнительные мотивы, фокус теряется. Сегодня мы должны по-новому сформулировать вопрос, которым задавались греки. А для этого нам нужно задаться им изнутри нашего социального и политического контекста.
Хор, наверное, единственное, что связывает «Эдипа» с древнегреческим театром. С другой стороны, сразу бросается в глаза, что все герои одеты в черное, а это ассоциируется со средневековьем. По манере исполнения — это театр Станиславского. Иногда, правда, актеры были сдержаны и даже более, чем я ожидала. Именно в эти моменты, когда они обращались непосредственно к нам, как будто отчуждаясь от персонажа, я им верила больше.
Древнегреческая трагедия была направлена на переживание катарсиса. Греки чувствовали, что с ними происходит то, что они видят на сцене. В этом помогала сама организация пространства, они находись внутри него. В спектакле театра Горького тоже есть эмоциональное воздействие, но вопрос в том, как оно работает. Мне показалось, что оно было недостаточно мощным из-за того, что различные линии не связывались друг с другом, не было выразительного акцента и было непонятно, кому и чему сопереживать, куда подключаться. Но я все же немножко почувствовала трагедию и связь с этим Эдипом, т.к. люблю древнегреческую литературу и философию.
Пространство, в котором шел спектакль, мне показалось все-таки несоразмерным трагедии. У меня было ощущение, что мы замкнуты в нем. Пространство было интимным, а то, что происходило на сцене, и вопросы, которые задавались, не умещались в него. В этой ситуации использование зеркальных поверхностей мне показалось не слишком удачным. Зеркала все время показывали нам, что есть другая реальность. Может быть, идея художника и режиссера и была в том, чтобы вывести нас из интимного пространства сцены, но это не совсем срабатывает. А вот когда хор выходил через отверстия между зеркалами, это показывало связь с миром, связь времен. И эта идея перехода мне нравится.
Для кого
Заинтересованный зритель в любом спектакле найдет отправные точки для понимания того, что может сегодня театр, что происходит в нашем обществе и как разные культурные проекты это осмысливают. Я бы сказала, что эта постановка для критического зрителя. Ему стоит смотреть «Эдипа», чтобы думать, как менять наш театр, что дальше делать со школой Станиславского, как работать с древнегреческим текстом, можно ли так просто соединить христианские и античные мотивы, как использовать пространство. Думаю, что часть зрителей задастся вопросом об ответственности и властных отношениях, кто-то, возможно, захочет почитать Софокла.
В постановке есть определенные моменты, которые меня смущают, и мне бы не хотелось, чтобы зритель на них покупался, например, стереотипный показ героини Иокасты. Большую часть времени она ведет себя как «истеричная женщина», образ которой не вяжется с той рациональной Иокастой, на которую полагается Эдип. С истеричной же Иокастой он, наоборот, жесток. Эта линия взаимоотношения героев кажется мне данью моде прошлого, неготовностью показать женщину и рациональной, и чувственной, но при этом не истеричной, такой, какой современные рефлексирующие женщины и стремятся быть. Если исправить эти недочеты, то спектакль можно было бы назвать постановкой для широкой аудитории.
Зачем смотреть
В «Эдипе» заключен такой потенциал, что он просвечивает в любой постановке. Он может нам помочь задать себе важные вопросы о нашем обществе, жизни, о самих себе, об индивидуальной и коллективной ответственности. И даже если эти вопросы в спектакле сформулированы не очень хорошо, они все равно не теряют своего значения.
Эта постановка дает успокоение, надежду: можно разобраться со своим прошлым, с собой. Она говорит о том, что любовь играет в жизни важную роль. Да, иногда это трагически завершается, но важно рефлексировать. Хорошо, когда у тебя есть друг, партнер, который тебе в этом помогает. Рефлексирующий герой Эдип дает ориентир, хоть и упрощенный. Он не имеет отношения к нашему времени, он внеконтекстный, но часть людей в Беларуси сегодня тоже живет в состоянии вненаходимости. Возможно, для кого-то этот спектакль станет способом примирения с реальностью, но для полной жизни сегодня нужно больше, и театр может дать больше, используя другие инструменты и механизмы.
