Виктор Красовский, 36 лет
Достоинство: дипломатичность.
Недостаток: внезапная бесцеремонность.
Считает себя объективным.
Мечтает соединить творчество и бизнес.
Уверен, что искусство – это не храм.
Хотел на скульптуру – пошел на режиссуру
В детском садике я слепил танк и делегация из школы с художественным уклоном сказала: «Пускай идет к нам». Там я держался только благодаря рисованию. Меня хотели выгнать: в одной четверти было 11 двоек, а в 7-м классе – половина прогулов. Но на просмотре по рисованию меня хвалили.
Я пришел в Академию искусств поступать на скульптуру, но с белорусским языком у меня проблема, а туда нужно было сдавать изложение. Увидел, что на режиссуру сочинение на русском и стишок прочитать. Плевое дело, подумал. Не поступил, но загорелся.
Мне нравилась студенческая жизнь. Вся лень сходила с рук, а экзамены, к которым мы с Сергеем Анцелевичем готовились за одну-две недели, проходили порой на ура. Даже Николой Кириченко, преподаватель мастерства актера, своим военным характером не мог пробить меня. Хотя, наверное, мог, но не хотел, за что его обожаю. На моем курсе не было диктатуры, как на многих других. Мне нравилась система обучения Валерия Раевского. Он мало говорил о теории режиссуры – в основном о своем практическом опыте. Единственное наставление, которое я вынес: дипломатия.
Смотрящий
В 1990-е, мне тогда лет 12 было, я подрабатывал на заправке. С пацанами делали деньги по принципу «все делаем за вас, а вы сидите в машине». Заурядные граждане обычно прогоняли нас, а вот бандитов мы больше любили. Они приезжали на своих джипах, сотку совали: «Сходи, купи, столько-то литров залей, сдачу себе забери». Бывало, дадут денег, ты заказываешь бензина по максимуму, а он не влезает. Говорят тогда: «Оставь себе». Вот тут мы канистру доставали, сливали и в конце очереди продавали за бешеные деньги.
У нас был смотрящий, пацан лет 16, которому мы «дань» платили, а он, естественно, кому-то еще. Однажды на нашей территории появились два залетных брата, стали делать то же, что и мы. А у нас график. Раз им сказали уходить – не ушли, два сказали. Потом я притворился смотрящим и припугнул их. Они ушли, но привели отца. Короче, он промахнулся своим корявым хуком, но у меня выпала сумка с термосом и деньгами. Я убежал, а мужик мне вдогонку кричал: «Готовься, мы на тебя «петуха» повесим!» Дома грустный лежу, мама: «Что случилось?». Я все ей рассказываю, а папа в проеме дверном стоит, слушает. Потом смотрю – его нет. Отец у меня сидевший, понял, что за выкрики. После возвращается с термосом и моими деньгами. Что там было, даже не спрашивал. Но с заправкой завязал.
Это у меня один сезон такой был, хотелось заработать. Потом товарищ подсадил на рэп, потом я с неформалами тусовался – с патлами ходил. Еще я пацифистом был, типа: «Эй, ребята, мир, пис, не надо драться». А потом был период, когда понял, что я творческая личность. Ходил такой отрешенный, рисовал граффити в тетрадке, ездил на скейте.
Сижу как Роден: она совершенна
На втором или третьем курсе академии нужно было ставить отрывок по классике. Мне хотелось сделать пьесу «Медведь» Чехова, но она была слишком длинная. Начал работать над сокращением, а у Чехова же как: отрежь там – убирай тут и в конце концов приходишь к одному названию. Получается, как пьеса «Солдат» П. Пряжко (текст состоит из двух предложений. – Прим. «Культпросвет»).
В результате я реплики оставил чеховские, но поменял их хозяев. Персонажи должны были уничтожать друг друга сарказмом. Переписал пьесу, сделал «по мотивам». Отрывок назывался «Я люблю Чехова».
Потом я начал писать свою «Ситуацию № 2222», на фестивале «M.@rt.контакт 2007» однокурсница сделала читку отрывка. Зрителям и критике понравилось. Потом в течение пяти лет я методично ее дописывал-переписывал. Сейчас над ней сижу как Роден: она совершенна.
Объективность
У меня нет сверх-сверхзадачи как авторского взгляда на вещи. Если я вижу полстакана воды, то никаких «наполовину пустой» или «наполовину полный», это просто полстакана воды. Для меня важна сверхзадача, месседж. Собственное видение – это как ресурс, но цель должна быть объективной. Я себя считаю очень объективным человеком, и меня никто в этом не переубедит.
Искусство – это место для проявления силы, а не слабости. Люди, которые перебороли себя, что-то пережили, в каком-то вопросе стали сильнее зрителя и должны это нести.
Еще я для себя определил, что искусство – это взаимодействие художника и зрителя. И если отсутствует одна из этих частей, то это не искусство. Если тебе нравится процесс создания и тебе необязательно нужен зритель, ты не занимаешься искусством, это хобби, баловство. Искусство – это все-таки вещь общественная, но не в том смысле, что надо делать все в угоду общественности. Я убежден, что зритель ждет, когда его взбаламутят.
Творчество и бизнес
Когда театры ведут со мной переговоры по поводу постановок моих пьес, у меня не получается торговаться. Творчество и бизнес для меня пока две разные вещи, но я мечтаю заниматься и тем, и другим в комплексе.
Искусство – это не храм
Искусство не храм, а неизбежная потребность общества. Мы от советского времени приняли тысячи театров, которые существовали в качестве идеологических трансляторов, и стараемся по-прежнему их защитить, говоря, что там искусство. Но сегодня его там почти не осталось. Традиции остались – искусства почти нет. Для меня есть две крайности отрицательного театра – в угоду зрителю и в угоду художнику. Мне не нравится, когда художник воспринимает театр как домик, в котором можно укрыться от жизни.
Читать также:
досье на драматургов Андрея Иванова, Дмитрия Богославского, Павла Рассолько, Сергея Анцелевича.
