В интервью «Культпросвету» Пауль Харатер, член Европейской киноакадемии, режиссер, снявший один из самых кассовых фильмов в истории Австрии, рассказал о неожиданном успехе, депрессивном кино и съемках сериалов.
Прошло уже 23 года с момента выхода вашего самого успешного фильма «Indien», но вас до сих пор ассоциируют именно с этой картиной. Как вы к этому относитесь?
Хороший вопрос, я никогда не задавал его себе… Думаю, что это большая честь, мне очень повезло – настолько, насколько это вообще возможно. Мне было 26 лет, я был студентом и просто хотел снять небольшой фильм. Как-то я увидел выступление двух стендап-комиков, подошел к ним и спросил, могу ли я почитать пьесу, на основе которой они выступают, потому что хочу снять по ней фильм. Они ответили, что пьесы как таковой нет – только заметки, которые они оставляли на обратной стороне ресторанных чеков. Эти комики выступали в разных городах и передвигались в одной машине – все время проводили вместе и в какой-то момент решили начать собирать материал. И, как я уже сказал, я просто хотел снять небольшой фильм, но, когда картина вышла, за полгода она стала самым успешным на тот момент фильмом Австрии. Я совсем не ожидал такого невероятного успеха, и мне пришлось от него скрываться. Люди обычно очень боятся провала, но на самом деле стоит больше опасаться успеха. Особенно, если ты к этому не готов. И если сейчас я уже спокойно к этому отношусь, то тогда я был напуган. И даже уехал в Штаты на 10 лет.
Когда вы представляете фильмы, смотрите ли вы их вместе со зрителями?
После официального выхода фильма, я, как правило, больше не смотрю его. Но сегодня (23 ноября – день презентации фильма «Indien» в Минске – прим. Культпросвет) буду смотреть фильм в зале по двум причинам. Во-первых, мне интересно, как он выглядит сейчас – я не смотрел его уже 20 лет, потому что у меня нет на это особых причин, хотя где-то дома у меня и валяется DVD. Во-вторых, мне интересно, какая реакция будет у зрителей в другой стране: поймут ли они шутки, покажется ли фильм веселым или грустным, потому что на самом деле в нем есть и то, и другое. Он похож на реальную жизнь – в ней есть и комедия, и драма. И именно поэтому фильм был так успешен в Австрии – люди сначала смеялись, в следующий момент плакали, а потом снова смеялись. И это уникальная для нашей страны ситуация, такого не было ни до, ни после. Поэтому в Австрии этот фильм – своего рода легенда.
Когда я жил в Штатах, в Голливуде, я продолжал учиться режиссерскому ремеслу и понял одну важную вещь: если ты хочешь снять успешный фильм, тебе нужно быть либо абсолютным везунчиком, как это было в случае со мной, либо работать со зрителями, потому что нет никого умнее зрителей. Именно поэтому я всегда провожу тестовые показы. Когда фильм готов, я показываю его определенной аудитории, выслушиваю замечания и вношу какие-то изменения. Потом показываю уже измененный фильм новым людям. Это похоже на work in progress. Я смотрю фильмы вместе со зрителями, чтобы понять, что работает, а что – просто моя глупая идея, которая кажется мне хорошей, но которую кроме меня никто не понимает.
А вы сами были увлечены или каким-то образом связаны с Индией на момент съемок?
Фильм вообще никоим образом не связан с Индией. Весь фильм — о желании быть в каком-то другом месте. Знаешь, это то чувство, когда кажется, что где-то на другом конце света жизнь лучше. И, например, если говорить о теме реинкарнации, затронутой в фильме, — я не верю в то, что хороший человек в следующей жизни станет королем, а плохой – собакой. Я верю, что ничего не исчезает, а одно превращается в другое и наоборот.
Два ваших первых полнометражных фильма — это road-movies…
Правда…? (Задумался.) Точно!
Это было совпадением?
Да, я понял это только сейчас. (Смеется.) Возможно, так получилось потому, что для меня жизнь — это путешествие. Жизнь можно воспринимать по-разному. Один из способов – смотреть на нее как на определенные ориентиры, задающие направление движения. Двигаться можно вперед, можно назад или какими-то альтернативными путями, этого движения может вообще не быть. Но для меня жизнь – это всегда движение.
В 2011 году вы выпустили сериал «Slackers»…
Да, он очень смешной…
И после этого вы продолжили снимать сериалы. Что привлекает вас в этой сфере?
В моей биографии был довольно большой период, когда я не выпускал фильмов. Может сложиться впечатление, что в это время я ничего не делал. Дело в том, что тогда я был отцом-одиночкой, растил сына и не мог снимать большие фильмы. Когда в Австрии ты говоришь, что ты отец-одиночка, никто тебе не верит. Даже в разных официальных бланках нет графы «отец-одиночка», только «мать-одиночка», приходится исправлять от руки. И мне, например, не верили, когда я говорил, что мне нужно уходить, потому что я опаздываю не на другую встречу, а в детский садик. Тогда я не мог снимать кино, но снимал кучу рекламы по всему миру. Это занимает мало времени и лучше оплачивается. К тому же мне проще было не уезжать на съемки на месяц, а говорить сыну: «Послушай, я вернусь через три дня».
И когда у меня появилась возможность вновь серьезно заняться съемками, я захотел что-то изменить. К тому времени способ повествования в сериалах стал намного более сложным, чем в большинстве фильмов. Появилось так много потрясающих американских, французских, голландских, израильских сериалов… И я подумал, что мне, возможно, тоже стоит попробовать.
Я начал работать над сериалом «Slackers» (нем. Schlawiner), который впоследствии тоже стал очень успешным. Это был первый немецкоязычный сериал, который купили для трансляции в Скандинавии. Это очень необычно, потому что скандинавы считают, что они самые смешные, что немцы и австрийцы вообще понятия не имеют, что такое веселье. Раньше они даже не рассматривали возможность купить комедийный сериал в Австрии или Германии. Для меня было важно, что я снял «Slackers» на деньги от рекламы, не обращаясь ни на какие телеканалы: я сделал этот сериал сам, а потом продал его.
Я снял еще один интересный сериал — «AMS» (нем. Arbeitsmarktservice – биржа труда). События происходят на бирже труда — в комнате ожидания находятся очень разные люди, и никто из них не производит впечатление умного человека. А потом появляется поэт, который больше не знает, о чем писать, — он приходит туда за вдохновением. А атмосфера там такая, очень русская – никто друг с другом не разговаривает. Но поэт пытается говорить с ними об очень странных и необычных вещах, и это их меняет, люди «выпадают» из системы. И в какой-то момент телеканал прекратил съемки, потому что сериал стал выглядеть довольно анархистским и подталкивал людей мыслить не шаблонно, а это никому не нужно.
Какие сериалы более популярны в Австрии: национальные или зарубежные?
Трудно сказать, австрийцы такие разные, сериалов так много… Вообще, люди уже почти не смотрят телевизор, особенно молодежь, они смотрят скорее Netflix. Например, «Во все тяжкие» был очень популярным…
Да, как и везде. А если говорить о кино – игровом и документальном – пользуются ли австрийские фильмы спросом на родине?
К сожалению, они недостаточно популярны. В первую очередь потому, что австрийские фильмы довольно депрессивны, а люди, как правило, все же не любят платить деньги за то, чтобы увидеть что-то угнетающее. Может, я говорю скорее о себе, но я не хочу сначала искать место, чтобы припарковать машину, а потом платить 15 евро за билет, чтобы выйти из кинотеатра подавленным.
Если говорить про документальное кино, снимают его очень много. Но, честно говоря, я не знаю, насколько оно востребовано у зрителей. У нас есть несколько известных документалистов, например, Ульрих Зайдль, получивший международное признание. Его фильмы, как и многие австрийские киноленты, очень странные, в них показывают людей в непривычных жизненных обстоятельствах. И ты не всегда понимаешь, то ли тебе стоит смеяться, то ли это должно вызывать отвращение. Все это, конечно, очень интересно, но по своей сути я не документалист. И даже если бы я снимал документальный фильм, то мой взгляд и выбор того, что стоит снимать, уже превращал бы все происходящее в вымысел. Я думаю, честнее снимать вымышленные истории, в которых есть что-то правдивое.
Но в целом мне кажется, что сейчас непросто снимать любое кино. Все и так находится в постоянном движении, а в последнее время произошли и вовсе глобальные изменения, и пока пыль не осядет, никто особо не будет знать, что делать дальше. В Австрии появляется новое поколение режиссеров, и они очень перспективные. Сейчас я занялся продюсированием и собираюсь сделать проект с кем-нибудь из них.
А чем вы руководствуетесь при выборе проекта, когда выступаете в качестве продюсера?
Есть только одно правило: если проект откликается в сердце, все получится.
Если бы вам нужно было сделать выбор между съемками сериалов и художественных фильмов, что бы вы выбрали?
Я думаю, что вернусь к съемкам фильмов. Я много узнал о сериалах и хочу перенести это знание в сферу производства художественных фильмов.
В чем, по-вашему, основная отличительная черта австрийского кино?
Мы такая маленькая страна…
Но у вас ведь живет больше 8 миллионов человек, не так уж и мало…
Нет, на самом деле мы просто крошечная страна. Представь, только в Лос-Анджелесе 20 миллионов человек. Нас можно сравнить с каким-нибудь районом Токио… И мы, австрийцы, понимаем, что, с одной стороны, мы были в составе огромной империи, которая в свое время была чем-то вроде ЕС: разные языки, религии, этнические группы; с другой стороны, мы уже не настолько влиятельны. Мы осознаем свою малоразмерность и свое великое прошлое. И австрийские фильмы в определенной степени отражают эту дихотомию.
А вам не кажется, что в своей депрессивности австрийское кино в какой-то степени похоже на кино постсоветских стран?
Как член Европейской киноакадемии каждый год я смотрю много фильмов, и несколько из них обязательно российские. Что их отличает, на мой взгляд, — это обилие общего плана, действие обычно происходит за городом, как правило, это драмы. В них всегда есть грусть, которую даже не пытаются вылечить, от которой не пытаются избавиться, ее скорее лелеют как цветок, ей гордятся. А в австрийском кино будет скорее так: «Да, я знаю, что жизнь – отстой, но я хотя бы могу посмеяться над этим».
