Сегодня международная программа ТЕАРТа закрывается спектаклем «Сайгон» в постановке Каролин Гуиела Нгуен — 11 актеров и актрис расскажут истории изгнания, несбывшихся надежд, встреч и расставаний, связанные с событиями Первой Индокитайской войны — на смеси французского, вьетнамского, французского с сильным вьетнамским акцентом и франко-вьетнамской версии иммигрантского лингва франка…
Накануне показа мы встретились с актерами Пьериком Платье и Митяу Нгуен Тхи и узнали, как работа над постановкой в прямом смысле изменила их жизни.
Мой первый вопрос — о временных рамках спектакля: действие происходит с 1956 по 1996 год. Почему вы решили не говорить о наших днях?
Пьерик Платье: Конечно, нам бы хотелось, чтобы действие в спектакле происходило и сегодня, но это банальная проблема соответствия возраста. Например, в 1956 году, когда все начиналось, героине Митяу было 20-25 лет — она бы просто не дожила до сегодняшнего дня.
Митяу Нгуен Тхи: 1996 год — важная дата в истории франко-вьетнамских отношений. Это был год, когда вьеткьеу (основное население вьетнамской диаспоры, этнические вьеты, живущие в диаспоре за пределами Вьетнама — Прим. «Культпросвет») из Франции получили возможность вернуться на родину после 40 лет политического и экономического изгнания.
Вы знаете цифры? Многие ли вернулись?
Пьерик: Когда мы непосредственно работали над спектаклем, у нас была точная информация, но со временем все забывается.
Митяу: Не думаю, что многие. Конечно, были те, кто действительно скучал по Вьетнаму, культуре, хранил воспоминания. И те, кто возвращался в 1996-м, еще могли застать тот Вьетнам, из которого они уезжали.
Пьерик: Режиссер спектакля изначально хотела сделать акцент на 1996 годе — нас это удивляло, потому что для французов этот год не кажется важным, но потом мы поняли, что он очень важен для вьетнамцев. Я думаю, многие ехали на родину, чтобы посмотреть, как все изменилось, но не многие оставались. Тогда, возможно, это еще казалось опасным.
Во время работы над спектаклем вы встречались с разными людьми и собирали документальный материал. Насколько сильно вы обрабатывали эти истории с художественной точки зрения?
Митяу: Конечно, мы перерабатывали эти истории. Это было необходимо, потому что в процессе создания спектакля мы очень много импровизировали и привносили в эти реальные истории свои личности, свое воображение, свои мысли.
Пьерик: Документальный материал важно перерабатывать еще и для того, чтобы создать дистанцию по отношению к тем событиям, которые реально происходили в жизни людей. К тому же мы не создавали исторический спектакль. Да, мы вдохновились этими историями, но хотели добавить и вымысла, иначе можно было бы просто испортить постановку: сделать либо что-то слишком историческое, либо что-то слишком сентиментальное.
Митяу: А еще вымысел очень важен для того, чтобы сделать эти истории более универсальными. Они на самом деле произошли с вьетнамцами, но благодаря художественной обработке стали более «терпимыми» с человеческой точки зрения. И это нужно для того, чтобы сохранялось желание их смотреть, потому что все же это истории слез. Человеческая природа не позволит смотреть на то, что будет приносить большие страдания.
Но, несмотря на это, почти во всех рецензиях написано, что на спектакле невозможно не плакать, сама режиссерка говорит, что это «история слез». Получается, что это все же заложено в постановке изначально. Нет ли в этом манипулирования зрителями?
Пьерик: Это вопрос не к актерам — мы лишь максимально стараемся делать то, чего от нас хочет Каролин. С самого начала она хотела, чтобы вся эта история вызывала слезы, она очень много об этом говорила.
Митяу: Я работала с Каролин еще в одном спектакле — и зрители там тоже плакали. В той постановке было три истории, моя длилась около 20 минут — и почти все выходили из зрительного зала в слезах. Это не вопрос манипуляции, это то, чем Каролин сильно дорожит, — чувствительность, которая рождается из горечи.
Одна корейская актриса говорила, что, когда она играет, это позволяет зрителям освободиться от их боли. Мне кажется, наш спектакль в какой-то степени действует так же.
Пьерик: Конечно, во время нашего спектакля люди часто плачут, но это не манипуляция. Напротив, если зрителей сильно подталкивать к тому, чтобы они плакали, они не будут этого делать. В одной из первых рецензий в Le Monde было написано: «Хорошо, что нам вновь позволили плакать в театре, потому что мы давно уже были лишены этой возможности».
А еще, например, когда мы показывали спектакль во Вьетнаме, зрители там начинали плакать очень быстро. Вообще, даже в жизни, когда вьетнамцы рассказывают что-то, они намного «легче» могут заплакать.
Кстати, в одном из интервью Каролин говорила, что во Вьетнаме «мелодрама повсюду в обычной жизни людей». Вьетнамцы, которые переехали во Францию, сохраняют эту черту?
Митяу: Я носительница двух культур, и мне иногда кажется, что их постоянное столкновение — это как электрошок. И вопрос в том, как совмещать эти две такие непохожие культуры. Может, этот мелодраматизм связан с тем, что мы с Каролин женщины? Мне кажется, что совмещать две культуры можно только осознавая и принимая эти различия. К тому же сегодня люди в принципе сильно влияют друг на друга и на культуры друг друга, перенимают многие вещи. А вообще, сентиментальность может быть просто чертой характера. У меня есть друг, по виду очень большой и сильный мужчина, который плачет на раз-два.
Пьерик: А еще это вопрос поколений. К тому же есть иммигранты, которые полностью отказываются от своей родной культуры. Такие моменты нельзя обобщать, это очень личное.
Митяу: Например, в спектакле есть герой — вьетнамец, который живет во Франции и больше не говорит по-вьетнамски. И в моей семье тоже есть такие случаи.
Это их осознанный выбор?
Митяу: Нет, они просто забыли язык. И я знаю, что это звучит невероятно: как можно забыть родной язык?
Пьерик: И многие зрители в это не верят. Кстати, к вопросу о манипуляции — возможно, в этом случае зрители думают, что мы говорим так специально. Но это реальность.
Митяу: Многие истории, рассказанные на сцене, кажутся довольно «экстремальными». Но на самом деле реальность зачастую еще более жесткая и экстремальная. И в спектакле мы приглушили многие вещи, но, несмотря на это, они все еще могут казаться «слишком».
Вы помните, как начали работать над спектаклем? Первую встречу с другими актерами?
Пьерик: В спектакле заняты профессиональные и непрофессиональные актеры, французы и вьетнамцы, кто-то говорит только на одном языке — это очень интересный микс. Для Каролин было важно, чтобы репетиционный процесс начался во Вьетнаме, в Сайгоне. Это было интересно, мы тогда даже не представляли, каким будет спектакль. Иногда мы (актеры из Франции — Прим. «Культпросвет») оказывались наедине с вьетнамскими актерами, с которыми у нас, по большому счету, не было вообще ничего общего. Нам нужно было много импровизировать, не зная языка друг друга. И даже в таких условиях у нас получались очень красивые сцены.
Митяу: Очень многое родилось из наших импровизаций. Мы дополняли реальные истории других людей своими историями, и в результате получилась общая история, коллективно проживаемая труппой.
У всех ли актеров и актрис есть личная связь с этой «франко-вьетнамской историей»?
Митяу: Нет, не у всех. В спектакле заняты трое вьеткьеу, одна из которых я. Мы трое когда-то жили во Вьетнаме, а потом переехали во Францию.
Пьерик: Остальные — это молодые вьетнамцы, которые говорят только по-вьетнамски, и французы, которые по большому счету ничего раньше не знали о Вьетнаме. Но сейчас, например, моя жена — вьетнамка, у нас общий ребенок. Мы познакомились на этом проекте.
Спектакль привлек вьетнамское сообщество?
Пьерик: Зависит от того, какая работа была проделана в каждом из театров.
Митяу: В Париже было очень много вьетнамцев. Они хотели увидеть, как рассказывают их историю.
Пьерик: Вообще, эта история никогда не вызывала много шума во Франции. Вьетнамцы очень быстро интегрировались во французское общество, не вызвав больших проблем. Но для самих вьетнамцев это все еще очень болезненная тема.
Митяу: А мы впервые рассказали их историю на театральной сцене во Франции. К тому же впервые на сцене зазвучала вьетнамская речь — это очень важно. Это своего рода признание всех вьеткьеу, живущих во Франции.
В описании спектакля есть фраза: «Все изменилось… Не изменилось ничего…» Как работа над этим спектаклем повлияла на вашу жизнь?
Митяу: Для меня спектакль изменил очень многое. Всю жизнь я жила с этим ощущением столкновения культур. Я не до конца понимала, как эти идентичности сосуществуют во мне, даже с художественной точки зрения. Во время работы над спектаклем я наконец разобралась в этом. Раньше я в какой-то степени отвергала французскую часть себя, несмотря на то, что выучила французский в четыре года. Сейчас я признаю, принимаю свою французскость. Теперь я знаю, что я франко-вьетнамка. Этот спектакль на самом деле изменил мою жизнь.
Пьерик: И мою тоже (смеется). Я пока не готов об этом говорить, потому что все произошло совсем недавно.
В спектакле есть очень четкая связь с прошлым. Затрагивает ли он каким-то образом будущее?
Пьерик: Да, наши персонажи много говорят о будущем. Они примиряются, и это позволяет им думать о будущем. Мы могли бы сделать еще одну сцену, чтобы показать, как именно будет складываться это будущее, но отошли от этой идеи.
