Из Франции прилетел настоящий «демон виолончели» Марк Дробинский, чтобы заворожить публику благородным звуком и всеми нюансами гармонии. Культпросвет остановил мгновение и побеседовал с маэстро о жизненном выборе, вольном и невольном, о темпераменте Ростроповича и о том, какого пола виолончель.
Добрый день, Марк! (Мы усаживаемся в кресла пустынного зала «Верхний город», где вскоре начнется репетиция.)
Добрый день! Знаете, какой наиболее глупый вопрос мне задали однажды? «Какие чакры участвуют в составлении ваших программ?» У вас не будет подобных вопросов?
У нас – нет.
Тогда задавайте.
Все мы родом из детства. Какие яркие моменты оживают в памяти?
Мои корни ведут в Украину. Отец из Днепропетровска, мать выросла среди равнин Полтавщины. Они встретились в Москве, поженились и переехали жить в Баку, где родился я. Могу считаться почетным бакинцем, но не азербайджанцем и не мусульманином, конечно.
Самое смешное, что меня готовили стать пианистом. Все в семье прекрасно играли на фортепиано: отец, мать, сестра. Мне тоже поставили руки, но когда поступал в десятилетку при консерватории, случилось страшное. Надо было наполнить классы виолончели, и в меня ткнули пальцем: «Этот подойдет». В семье ужасно расстроились и утешались только тем, что фортепиано будет обязательным предметом. Действительно, в десятилетке и консерватории это был предмет уровня марксизма. Было время, когда играл на фортепиано, но не жалею, что стал виолончелистом, – только когда плачу за дополнительное место в салоне самолета, ведь хрупкий инструмент нельзя сдавать в багаж.
Вы мечтали о музыке? Кем хотели стать, когда пришло время выбирать путь?
У меня не было других вариантов в тот момент. Я любил футбол, и, поразмыслив, возможно, решил бы стать футболистом. Или медиком. Но виолончель победила, и я продолжаю ее пилить несмотря ни на что.
В детстве у вас было свободное время или только игра на своем инструменте?
Признаться, занимался много. На футбол времени совсем не оставалось. Свободных часов и сейчас немного: поездки, встречи с интересными людьми до и после концертов, интервью.
Вы так сильно любили футбол?
Я и сейчас его люблю. Чтобы не слишком скучать, когда играю гаммы и упражнения, включаю телевизор, смотрю интересный матч, и дела идут гораздо лучше и у меня, и у них. Я на них влияю своей техникой, они на меня своим темпераментом (смеется).
Родители верили в ваш талант?
Все видели меня виолончелистом, но не каждый представлял себе, кем я стану. Можно быть педагогом, солистом, квартетистом, оркестрантом, можно заниматься дирижированием. Родители просто хотели, чтобы я зарабатывал любимым делом. Мечтать быть солистом и ездить по всей планете, давая концерты, мало кто смел в то время.
Как вы стали учеником Мстислава Ростроповича?
Я занимался на пятом курсе Бакинской консерватории, когда умер мой педагог. Его вдова привезла и буквально вручила меня Мстиславу Леопольдовичу. Он слышал меня на всесоюзном конкурсе, поэтому помог перевестись в Москву, и аспирантуру я окончил уже у него. Мне кажется, он не жалел об этом. Вместо трех даже дал мне четыре года обучения, просто так, от чистого сердца.
Какими вспоминаете занятия у вашего учителя?
Помню, на каждом уроке бил фонтан, даже фейерверк, изречений и мыслей, по-своему гениальных. Из афоризмов Ростроповича можно составить энциклопедию. Когда изучали голосоведение в полифонических формах, фугах Баха, например, он шутил, что у человека должно быть не два уха, а лучше четыре или пять, чтобы в полной мере чувствовать каждый голос.
У него был такой мощный темперамент, что он подавлял ученика. У студента должна была быть хорошая внутренняя сила, не сопротивления, но сохранения индивидуальности. Иногда было трудно, но мы находили общий язык.
В Европе другая тенденция – преподаватель не вмешивается в личность ученика. Принцип такой: «Играй, как я, и заткнись». Этим славились даже великие педагоги, такие как Пабло Казальс. Однажды я разговорился с учеником Марселя Марсо, создателя парижской школы мимов. Он проучился у него два или три года и тоже пришел к выводу, что достаточно имитировать учителя.
Мстислав Ростропович подходил к ученикам иначе. Стремился раскрыть наши индивидуальности, но при этом и многое привносил. Я был мечтательным и немного провинциальным товарищем. А он развил во мне свои масштабные героические черты. Всем, чем обладал сам, делился, и мы впитывали.
Что подарила вам Москва? Что значительного произошло с вами до переезда во Францию?
Главное – это великолепная школа игры. А также первые серьезные успехи: я поехал в Мюнхен на Международный конкурс ARD от Советского Союза и получил первую премию. Второе место заняли люди, которые теперь профессора в Московской консерватории. А мы трое (это был конкурс трио) представляли Гнесинский институт. Победа дала хороший импульс для карьеры, мы гастролировали вместе, но теперь живем на разных континентах и выступаем как солисты.
Как вас встретила Франция? Удалось покорить Европу?
Ее невозможно покорить! А Франция всегда Франция. Это другая планета, которая очень мало связана с Европой. Сначала я жил в Израиле, потом в Бельгии и играл с лучшими оркестрами, а когда переехал во Францию, пришлось начинать все с нуля. Но потихоньку и там заработал доброе имя.
В Израиле вы нашли свою знаменитую виолончель мастера Тесторе?
В одном северном кибуце (вроде наших колхозов) у эмигранта из Германии с фамилией Ротшильд. Он больше не играл, и инструмент жил во влажном бомбоубежище. Виолончель была в таком состоянии, что лучше не вспоминать. Покрытая мхом и плесенью, а когда открыли футляр, из него выползли пауки. Ее ремонтировали и настраивали лет десять, я на ней не играл. Вдруг она раскрылась: у нее оказалось очень глубокое, яркое и мощное звучание. Она звучит так, что перекрывает симфонический оркестр. Самый большой зал, в котором на ней играл, был в Париже и вмещал 15 тысяч слушателей. Сразу признаюсь, это был концерт Лучано Паваротти, знаменитого тенора, а не мой личный. Предстояло сыграть большое виолончельное соло, однако всю технику направили на певца, а я на четырех струнах играл для 15 тысяч пар ушей. Вроде бы удалось.
Только за границей становишься настоящим патриотом? Космополитизм и патриотизм сочетаются в вашей жизни?
Не хочется категорично говорить, что Франция – это страна непуганых идиотов. Это не совсем так, там свои сложности. Но патриотом Франции себя не чувствую. Гораздо больше привязан душой к России и Израилю, слежу за новостями там и там. Скорее, во Франции я внутренний эмигрант. Живу в своем мире, однако каждый день слушаю радио, чтобы узнать, в каком районе Парижа сегодня забастовки, и не попасть туда случайно на машине. А забастовки бывают по самым неожиданным поводам. И без космополитизма никуда, ведь, как и любой музыкант, я странник, который никогда не чувствовал ностальгии. Я живу на планете Земля, и гостиница – мой дом.
Следующий вопрос как раз об этом. Где вы чувствуете себя дома? В Баку, в Москве, во Франции, в Израиле, в самолете или может только на сцене?
На сцене – вот это лучший ответ! А в Баку не бывал уже очень давно. Я бы сказал вам, но тогда подсчитаете, сколько мне лет, а мой администратор советовала никому в этом не признаваться.
Чем увлекаетесь кроме музыки? Какие виды искусства вам близки?
Только прошу не смеяться, я очень люблю цирк. Обожаю. Завидую артистам цирка, потому что все, что они делают, никогда не смогу попробовать повторить. Очень люблю оперу и балет. Я не могу планировать и заранее покупать билеты, но иногда получается в последний момент взять билет в Гранд-Опера или Опера Бастилия. Однако самым ярким воспоминанием остается балет «Весна священная» в Большом театре в Москве. Эта постановка осталась в памяти на всю жизнь.
Расскажите про ваши отношения с виолончелью. Одухотворяете ли ее при игре-общении?
Скорее наоборот – она меня вдохновляет и одухотворяет, а я стараюсь ей не мешать. За инструментом, конечно, надо следить. Я смотрю, чтобы не было слишком сухо или влажно. Если был долгий серьезный концерт, даю ему сутки отдохнуть от меня. То есть у нас вполне дружеские отношения.
В стихотворении Владимир Маяковский показал скрипку как нервную девушку, для вас же виолончель – добрый друг?
Тоже женского пола. Однако знаете ли, что по-французски виолончель – это он? Когда Ростропович выступал в Академии искусств Франции, посоветовал своим коллегам-академикам первым делом изменить пол виолончели. Потому что если бы знал, что виолончель мужского пола, то никогда бы на этом инструменте не играл. К слову, контрабас у французов женского рода, так что у них все наоборот.
Виолончель стала популярным инструментом. Именно звучание виолончели ближе всего к человеческому голосу. На ней можно сыграть любой звук. Моя коллега китаянка собрала огромную коллекцию музыкальных инструментов азиатского происхождения в пагоде, которая была построена в ее саду. Там были индийские, малазийские, японские инструменты, даже такой, который подражал звуку морского прибоя. Однажды мы вместе искали тембры на виолончели, которые бы соответствовали этим инструментам. Все, кроме гонга и колоколов, я сымитировал на своих четырех струнах.
Вы играете на виолончели, созданной в 1748 году итальянским мастером Карло Антонио Тесторе. У его инструментов прекрасное звучание, но внешне они грубоваты?
В тонкости столярного искусства они сильно уступают работам Страдивари, Амати, Гварнери. Видимо, для Тесторе главным было не это. Ему удалось придать инструменту, который в сущности кусок дерева, свою душу, душу мастера.
Вы много гастролируете. Где публика моложе и более чуткая?
Только здесь и в других уголках бывшего Союза. В Европе средний возраст публики значительно выше, и билеты дороже, а у молодых музыкантов не бывает времени и средств, чтобы слушать коллег.
Когда музыкант играет и отдает себя музыке, со слушателем возникает особый контакт. А иногда заходишь в зал и чувствуешь, что люди собрались тяжелые. Здесь публика не только моложе, но и отзывчивее. Поэтому обожаю играть здесь и буду продолжать играть, пока двигаются руки и ноги.
В Беларуси меня поражает открытость и душевность людей, какая-то особенная порядочность, честность. Не везде это можно найти. И в белорусских гастролях мне феноменально повезло сотрудничать с Алексеем Петровым. Технически сложные произведения он играет на фортепиано с такой легкостью, словно это пустяк. Мы понимаем друг друга с полуслова. У нас такой тандем, что нет нужды репетировать, разве для того, чтобы привыкнуть к новому залу, а не друг к другу.
Ваша программа называется «Душа на кончике смычка». Чья душа будет жить под смычком – ваша душа, душа слушателя или душа виолончели?
Душа инструмента. Надо только ей не мешать, чтобы она донесла все, что она чувствует до слушателей. Для меня это самый большой подарок.
