Вы закончили ГИТИС — один из самых престижных российских вузов. Какие предметы изучают будущие музыкальные режиссеры?
Режиссуру, мастерство актера; из прикладных наук — анализ музыкальной драматургии, специальные музыкальные предметы. Также театральные предметы — сценическое движение, танец, сценическую речь, всевозможную литературу — отечественную и зарубежную. Приходилось заниматься и техническими предметами. Когда проходили постановочное дело, изучали даже основы сопромата. По сути своей это большой гуманитарный университет. Но многие знания приобретались потом — в процессе работы.
«Седая легенда»
Моим первым педагогом был Виталий Михайлович Миллер, на тот момент режиссер в театре «Новая драма». Он великолепно дал нам школу первых курсов — ту, которая питает меня до сих пор. Потом он отправил меня к Матвею Абрамовичу Ошеровскому — великому мастеру, он создал одесскую оперетту, был учеником и ассистентом Немировича-Данченко. Когда этот одесский театр приезжал в Москву — билетов было не достать. Ошеровский был легендой. Он учил нас очень мощно, кропотливо.
Репетиция оперы «Седая легенда»
Когда я поступал, вообще, была великолепная кафедра — был Георгий Павлович Ансимов, Борис Александрович Покровский, Михаил Григорьевич Дотлибов, Михаил Борисович Мордвинов, Матвей Абрамович Ошеровский, Наталья Ильинична Сац, Александр Александрович Бармак и пришел Александр Борисович Титель. И сдача диплома у меня была мощная — принимали Покровский, Ансимов, Гаудасинский, Бармак.
А насчет престижности — на моих глазах, во время учебы в ГИТИСе, начало происходить ниспровержение престижности, когда на курс к Борису Покровскому был недонабор. Еще у нас был конкурс 5-6 человек на место, те, кто без музыкального образования поступал — не проходили даже по документам.
Вы учились в Москве в сложные 1990-е годы.
Я всегда хотел в Москву, это была моя мечта. Если не в консерваторию, так хоть куда-нибудь — лишь бы в Москву. Москву я очень любил и люблю сейчас. У меня нет ощущения того, что в те годы было хуже, чем сейчас. В 1990-е люди, в основной массе, поддерживали друг друга. Людей не войной надо проверять, а миром. Когда катастрофа, голод, все сразу становится ясно — и в большинстве своем люди друг другу помогают. Видимо срабатывает инстинкт, что вместе легче выжить. А когда становится хорошо, каждый свою колбасу защищает… В 1990-е все было понятно, очень понятно и примитивно — не ты, так тебя, там враг — здесь друг. Я оказался в Москве, поступил в ГИТИС и изменилось сразу все.
Репетиция оперы «Седая легенда»
Был 1990 год. Все, чему учили, что исповедовал — все сразу подверглось сомнению, нигилизму, цинизму. Во время учебы работал в ресторанах, в переходах. Даже целый оркестр создал. Тогда можно было услышать на улицах очень хороших музыкантов. На улицах играли практически все. А для студентов так называемая «штырка» — это было святое, через нее прошли тогда все — кто-то ради заработка, кто-то обыгрывался и получал неплохую практику. Об этом периоде можно вспоминать и говорить бесконечно. Про то, как мы играли в переходах, можно целый фильм снять. И это время я вспоминаю с огромным удовольствием.
Выпускаются все полные творческого вдохновения и готовые горы перевернуть.
У нас не было вдохновения. Мы жили уже не вдохновленные ничем, в очень тяжелые годы. Распределения не было, диплом не давал никаких обязательств. Многие уезжали в провинцию — искали там работу. Многие вообще бросали профессию, потому что тогда была нищенская зарплата. Мне повезло.
«Севильский цирюльник»
Я вышел после защиты диплома в ГИТИСе, смотрю, висит объявление: «Большой театр объявляет набор в стажерскую группу по специальности режиссер и дирижер». Я и пошел. И сразу поступил — взяли в театр, полтора года отстажировался, потом взяли в штат — сказали, хорошо работаю. Прошло полгода — отправили в Италию, нужно было «Бориса Годунова» везти. Мне нужно было сделать редакцию спектакля, который ставил Баратов — осуществить совместную постановку Большого театра и театра Верди в городе Триест. Огромный спектакль — солисты и декорации — из Большого театра, остальное итальянское. Когда вернулся в Москву, назначили руководителем режиссерской группы Большого театра.
Вы осуществили много интересных постановок в различных театрах. Самые знаковые из них?
Безусловно, знаковая для меня вещь — спектакль «Любовь поэта», который я поставил в Казани. Там я выработал свой почерк, там я состоялся, спектакль был награжден государственной премией Республики Татарстан и получил «Золотую маску». «Русалка» в Царицынской опере — отсюда начались эксперименты с проекциями и спецэффектами. Первая проба пера — астраханские спектакли — «Паяцы» например — абсолютно авторский спектакль.
«Турандот»
Потом была «Царская невеста» — декорации из Большого театра, а режиссура моя. Получился спектакль, похожий на исторические фильмы. Конечно же казанская «Чио-Чио-Сан» и «Лючия ди Ламмермур» и новосибирская «Иоланта». Знаковое событие опера «Набукко», поставленная в нашем театре. Белорусская «Тоска», надеюсь, станет предтечей тех спектаклей, которые выработают наш стиль и наш почерк психологического театра в опере.
«Набукко»
Что бы вы хотели поставить?
Публика хочет иметь популярные и качественные названия. И я буду ставить то, что нужно публике. Но если бы меня спросили, что бы я хотел поставить еще, у меня было бы много других названий, например, «Саломея» Рихарда Штрауса, «Любовь к трем апельсинам», «Огненный ангел» Сергея Прокофьева. Это не очень популярные произведения, потому что весьма сложная музыка.
«Севильский цирюльник»
Театр должен воспитывать или развлекать? Современная оперная режиссура имеет сегодня больше художественных и технических средств и возможностей, чем, скажем, 100 лет назад. Что важное вы стремитесь сказать своим зрителям?
Театр — это воспитательный и образовательный институт. Я много чего хочу сказать, мне важно, чтобы люди смеялись и плакали. Если они смеются и плачут — они не уйдут равнодушными. Если они не будут равнодушными, у них все будет хорошо в этой жизни, они додумаются сами. Люди очень умные, зрителю часто просто не хватает времени, чтобы на что-то посмотреть другими глазами.
«Севильский цирюльник»
Глобальная проблема сегодня — то, что идет наигрыш, подмена искусства переживания искусством представления переживания, мы научились изображать все — начинаем путать действие и движение, кривляние и образ. Получается псевдо и фальшиво. Все забывают в наше время — для того чтобы хорошо играть, надо все время формировать себя как личность, а не заниматься в первую очередь карьерными делами. К сожалению, это стало повсеместным — карьера превыше всего. Не важно, какой ценой и какого качества, главный эквивалент — деньги, слава, аплодисменты, статьи, выступления на престижных площадках. Весь букет за якобы произведение искусства. В настоящем театре на сцене должно быть все правдиво, хоть в жизни все, к сожалению, фальшиво. Это личностная профессия.
