Перед тем, как мы встретились с Дени Коте, ему уже успели задать неуместный вопрос о том, как сделать так, чтобы в Беларуси появился свой Ксавье Долан, и испортить другое интервью плохим переводом. Мы шли на встречу, как на экзамен, а в итоге получился очень теплый и личный разговор о завоевании зрителя, старых комплексах и согласии с самим собой. Приготовьтесь к увлекательному чтению.
Читаете ли вы критику о ваших фильмах? Важно ли это для вас, учитывая то, что вы сами были критиком?
Я не пишу уже 11 лет, и мне кажется, что это было немного в прошлой жизни. Я был по обе стороны баррикад и очень уважаю эту профессию.
Конечно, я читаю то, что о моих фильмах пишут критики. Мне кажется, что режиссеры, которые говорят, что никогда не читают критику, — врут. Но если критика слишком положительная или слишком отрицательная, я воспринимаю это спокойно, потому что понимаю, что человек, который писал это, не бог, это обычный человек с обычными вкусами. Я уважаю качественную критику. Даже если я читаю очень негативный отзыв о моем фильме, но он полон аргументов — мне это нравится.
Знаешь, мой последний фильм в Берлине приняли не так хорошо, как предыдущие. Впервые на большом фестивале к моему фильму было столько вопросов. Но мне 42 года, это не первая моя картина, и я воспринял это философски. И вместо того, чтобы впасть в депрессию или отчаяться, я очень быстро восстановился и снял этим летом новый фильм.
Есть режиссеры, которые после такого неделями не вылазят из кровати и ни с кем не разговаривают, — да, бывают и такие. Когда я был критиком, я был очень жесток по отношению к некоторым фильмам и видел разные реакции кинематографистов. Но, дорогой, если ты не готов воспринимать критику, не нужно заниматься кино. Никто не обязан любить твоего ребенка: это как выкладывать фотографии детей в фейсбук и надеяться на то, что все поставят лайки, а если нет — садиться и плакать. Я придерживаюсь таких взглядов: «Если ты потерпел поражение — продолжай».
Когда вы поняли, что вы абсолютно независимы, ваш стиль узнаваем и вы больше никому ничего не должны доказывать?
Так как я был кинокритиком, довольно долго люди говорили, что я копирую своих любимых режиссеров, они читали мои статьи и знали их фамилии. И какое-то время люди играли в такую игру: они смотрели мои фильмы и пытались понять, кому я подражал, у кого я заимствовал приемы, хоть я этого и не делал.
А потом я стал слышать фразу: «А ты видел последний фильм Дени Коте?». Это удовольствие — понимать, что твой стиль узнаваем. По моим ощущениям это произошло только в 2010 с выходом фильма «Керлинг» («Curling»), это был мой пятый фильм. И когда в 2012 году вышел фильм «Бестиарий» («Bestiaire»), я стал режиссером с именем. Как видишь, это и правда заняло немало времени.
Но вы все равно постоянно акцентируете внимание на своей независимости как режиссера, хотя это и так очевидно. Неужели до сих пор есть кто-то, кто пытается на вас воздействовать и покушаться на вашу свободу?
Когда я читаю все эти кошмарные истории про режиссеров, которые находятся под влиянием продюсеров и дистрибьюторов, иногда я представляю, что я тоже жертва этих людей, но это неправда. Я очень свободен и всегда делал то, что хотел. Ты можешь продолжать снимать фильмы, если выполняешь одно из условий: либо твои фильмы собирают хорошую кассу, либо ты известен на международных фестивалях. У меня всегда были фестивали. И мое правительство всегда поддерживало меня, даже если прокат фильмов не приносил ни цента. Поэтому мне никогда не приходилось сражаться за кастинг, я не знаю, что такое получить 5-6-7 отказов в финансировании, я всегда был довольно везучим. И если я говорю, что кто-то посягает на мою свободу и независимость, — я преувеличиваю. Я осознаю мои привилегии.
Когда правительство стало безоговорочно вас поддерживать?
Знаешь, есть два типа режиссеров. Первые постоянно просят, выпрашивают, клянчат, умоляют правительство выделить им деньги… Это может продолжаться 3-4 года, и если им не дают денег, они начинают жаловаться.
Я же снял свой первый фильм почти полностью на свои сбережения, и он получил гран-при на фестивале в Локарно. После этого я сразу сделал второй фильм «Наши частные жизни» («Nos vies priv?es») за 10 000 долларов на болгарском языке, и его тоже показали на многих фестивалях. После этого они, наверное, подумали: «Что это за парень? Что он делает? Он снимает фильмы на свои деньги и ездит с ними по всему миру…». И тогда представитель правительства сам пришел ко мне и спросил: «Почему ты никогда не присылаешь нам свои проекты?». И в 2007 году я отправил им проект моего третьего полнометражного фильма.
У меня никогда не было репутации человека, который ждет финансирования для того, чтобы снимать фильмы. Я чередую фильмы с большим бюджетом и малобюджетные фильмы. У меня есть своя система производства, немного хаотичная, но я не из тех, кто постоянно просит денег у правительства.
И, например, сейчас, после фильма «Борис без Беатрис», который стоил 2,5 миллиона долларов, я начал работу над фильмом, который стоит 60 000, и мы работаем над ним втроем. И в этой ситуации правительство практически вынуждено меня поддерживать. Это система, которую я установил и которой горжусь.
Призы, которые вы получаете, дают вам больше свободы или ответственности?
Это дает мне больше свободы. Не могу сказать, что я получил так уж много наград, — не так много, как некоторые другие режиссеры. Фестивали сейчас превращаются в чистое соревнование. Мне кажется, чем более радикальный или личный фильм ты делаешь, тем меньше шансов получить награду. И когда я получаю призы, для меня это почти подозрительно — это значит, что я сделал фильм, относительно которого у жюри было единое мнение. Но это дает мне свободу при создании следующих картин. Для страны, в которой я живу, это особенно важно: если ты возвращаешься с призами, тебя продолжают поддерживать.
Во время Q&A вы сказали, что любите фильм «Вик+Фло…» больше, чем «Борис без Беатрис». Как вы выстраиваете эту градацию?
Как я уже говорил, в Берлине фильм «Борис без Беатрис» приняли не очень хорошо. И у меня сработал защитный механизм, который проявился в двух вещах. Первое — этим летом я снял новый фильм, а второе — каждый раз, когда я представляю «Борис без Беатрис», мне нужно как бы предупредить друзей и публику и сказать им, что у меня есть фильмы лучше этого. И все это — негативные последствия того, что произошло в Берлине. Когда я говорю, что «Вик+Фло…» лучше, это, конечно, немного инфантильно, но я читал, почему людям не понравился «Борис без Беатрис», я знаю, какие недостатки они видят в этом фильме, и я согласен с некоторыми моментами. В то время как «Вик+Фло…» везде приняли на ура.
Но вообще каждый фильм для меня как ребенок, я одинаково горжусь всеми своими работами, и градация связана с уровнем оригинальности и смелости. Мой любимый фильм — «Остовы» («Carcasses»), который показывали в Каннах в 2009 году. Я смотрю его и говорю себе: «Черт! Этот фильм сделал я! На это нужно было решиться!» Для съемок «Бориса…» нужно было больше писать, организовывать все, в нем не было столько дерзости и оригинальности, в отличие, например, от «Вик+Фло…». Чем более фильм «преступный», тем больше он мне нравится.
Каждый раз, когда я встречаюсь со зрителями после показов, мне кажется, что всем им картина не понравилась. Это мой старый-старый рефлекс. Я знаю, что это не так, но именно с таким настроем я выхожу к публике. И я смотрю на них с мыслью: «Хорошо, вам не понравился фильм, но я постараюсь объяснить, что и зачем я сделал». И тогда я начинаю шутить, улыбаться, я очень щедр в общении со зрителями. Мне кажется, что таким образом я могу завоевать любовь публики. Это, конечно, странно… И чем дольше я говорю, тем больше зрители начинают улыбаться и тем менее скептичными становятся. Поэтому часто обсуждения моих фильмов проходят очень забавно.
В Минске после показа фильма «Борис…» мне задавали суперличные вопросы: верю ли я в бога, какие книги я читаю… Мне кажется, сам фильм был не настолько важен. То же происходило в России и Украине: люди больше хотели узнать о человеке, который сделал фильм, чем о самом фильме. Но в любом случае, снимать фильмы — значит говорить о себе. Если ты не готов говорить о себе, стоит заняться чем-нибудь другим.
Во время съемок некоторых фильмов вы много импровизируете, начинаете снимать, не имея четкого плана. Что дает вам такой метод работы и всегда ли он работает?
Мне нравится делать фильмы, которые полны случайностей из жизни. Я начинаю снимать фильм, не имея никакого плана, а потом смотрю, что мне дает реальность. И когда после съемок ты приходишь в монтажную, то спрашиваешь себя, что на самом деле интересно, что несет в себе своего рода поэзию, а что уводит в сторону; ты похож на эквилибриста, который пытается удержать равновесие, — и это то, что на самом деле захватывает. Монтировать такие фильмы — это свобода. Я называю их живыми. Я до сих пор могу смотреть «Остовы» вместе со зрителями и каждый раз я нахожу в нем что-то новое. Ошибусь ли я когда-нибудь с таким подходом? Возможно да.
«Борис…», «Вик+Фло…», «Керлинг», «Она хочет хаоса» («Elle veut le chaos») — это фильмы, которые снимались по сценариям. Мы работали с профессиональными актерами, которые воспроизводили прописанный текст. И эти фильмы монтировались в соответствии с тем, как все было задумано. Я называю их мертвыми. Они «сделаны». Мне не хочется больше смотреть «Борис…», мне это ничего не дает. Этот фильм — для зрителей.
Этим летом я снимал бодибилдеров, их обычную жизнь. У меня вообще не было сценария, я просто провел с ними несколько дней. Я спросил у одного из них: «Что ты обычно делаешь днем? — Смотрю телевизор. — Окей, смотри телевизор. — У тебя есть хобби? — Да, я коллекционирую старые автомобили. — У тебя есть подружка? — Да. — Ты работаешь? — Да, я работаю в тюрьме». А потом мы вместе реорганизовывали их жизнь. То есть, например, в какой-то момент я говорил ему: «А сейчас помой посуду». Получается, что это документальный фильм, но немного причесанный. Это первая часть фильма. Во второй я отвожу их на микроавтобусе в загородный дом рядом с озером и прошу быть счастливыми вместе. И они ходят там почти голые, прогуливаются, купаются, делают барбекю — создается довольно поэтичный мир. Начинается все со съемок в зале, где они очень напряжены, а потом за городом стресс уходит. Это вымысел или документалистика? В этом случае нет никакой формулы, нет строгого стиля. Фильм называется «Ta peau si lisse» («Твоя кожа такая гладкая»). В конце ноября мы начнем монтаж, и я до сих пор не знаю, каким будет фильм. (Смеется.)
Вы допускаете возможность когда-нибудь снять чисто документальный фильм? Или реальность не настолько вам интересна?
Мне не нравится сам этот термин. Что значит «настоящий документальный фильм»? Я снимаю свой взгляд на реальность — и это скорее вымысел. Конечно, есть направление синема верите, но в целом мне кажется, что мы так «редактируем» реальность, что это превращается почти что в фикцию. Даже «Бестиарий», который мы снимали в зоопарке, я не люблю называть документальным, потому что в нем было много моего личного выбора. Я хочу снимать реальность, которая бы выглядела как реальность Дени Коте. (Смеется.)
В фильме «Борис без Беатрис» вы сделали главного героя русским потому, что хотели работать с Изольдой Дихаук (актриса, которая родилась в России и не говорит по-французски — прим. Культпросвет). Понимали ли вы, что это повлечет за собой определенные коннотации?
Это и правда получилось очень случайно. И я, наверное, понимаю, как зрители здесь воспринимают это, потому что в Берлине мне тоже часто говорили, что видят в фильме какие-то стереотипы и клише относительно русских. Для меня было важно, чтобы главный герой имел другие корни, — в кинематографе Квебека все время снимают таких «настоящих квебекцев», у нас никогда не показывают иммигрантов, которые добились успеха. Меня интересовало именно это. Случайно, из-за того, что я хотел работать с Изольдой, я дал Борису русское имя. И если зрители видят в этом клише, это недоразумение. Главный герой точно так же мог бы быть перуанцем или индонезийцем — у меня недостаточно знаний о русских, чтобы работать со стереотипами о них. И даже когда я пересматриваю фильм, зная про это восприятие, я не вижу ничего, что могло бы быть здесь злым по отношению к русским, здесь нет каких-то точных социальных комментариев.
В «Вик+Фло…» два главных персонажа гомосексуальны, одна — бисексуальна. Вы понимали, что определенной аудитории это помешает увидеть саму суть фильма, что они могут зациклиться на ЛГБТ-тематике?
Это все невероятно интересно и этот вопрос привел к длинным дискуссиям. Когда я начинал работать над «Вик+Фло…», я хотел написать сценарий для женских персонажей. Вопрос сексуальной идентичности меня не интересовал, я просто хотел связать двух женщин друг с другом. Я хотел, чтобы мои героини жили немного вдали от общества, и я представил женщин, которые вышли из тюрьмы. Внимание — я не говорю о гомосексуальности. И вот у нас есть две женщины, одна из них влюбилась в тюрьме в другую, которая, выйдя из заключения, хочет вновь открыть для себя мир мужчин, а первая уже не молода и стремится связать свою жизнь с женщиной. Я не собирался делать фильм о гомосексуальности. Когда был написан сценарий, я поговорил с женщиной, которая работает с условно-досрочно освобожденными и которая, как потом оказалось, тоже была лесбиянкой, но я об этом не знал. Я попросил ее почитать сценарий и сказать, похоже ли это на правду. Она сказала, что да. Она рассказала, что когда женщины попадают в тюрьму, у них есть 1-2 недели на то, чтобы образовать пару. Речь идет не о гомосексуальности, а о безопасности — через неделю они должны появиться на людях, держась за руку, как бы заявляя всем: «Это моя безопасность». И ничего больше. Она сказала, что все происходящее в отношениях главных героинь на 100% логично и имеет смысл. И тогда я сказал: «Хорошо, значит, я делаю этот фильм».
А потом я узнал, что фильм был выдвинут на премию Teddy (специальная награда Берлинского кинофестиваля, вручаемая лучшим фильмам, затрагивающим проблемы гомосексуальных людей, показанным в рамках смотра — прим. Культпросвет). Я тогда очень удивился, а потом мне везде стали говорить, что этот фильм — про гомосексуальность. Я не снимал ничего такого, а фильм стали отправлять на ЛГБТ-кинофестивали. В то же время лесбиянкам не нравится этот фильм. Я не собирался специально снимать красивых актрис в этом фильме и потом узнал, что ЛГБТ-публика любит видеть в кино обнаженных парней и красивых актеров и актрис. Они хотят видеть кино, которое их приободрит в выборе их сексуальной идентичности, видеть красивые тела и, если возможно, красивый зад на экране. Так нередко бывает. Не очень красиво так говорить, но это так.
А потом я узнал, что в ЛГБТ-фильмах еще и нельзя убивать гомосексуальных героев, это код, так не делают. К тому же не часто гетеросексуальные режиссеры снимают ЛГБТ-кино.
Что же касается Гийома, то я сделал этого героя гомосексуалом только для того, чтобы убрать возможность отношений между ним и Фло. Если бы я открыл эту дверь — это превратилось бы в другой фильм. Но из-за этого для зрителей фильм стал еще более полон ЛГБТ-тематики.
Несмотря на все то, что происходит с героями ваших фильмов, они изменяются не очень сильно…
В каждом фильме нужно работать над эволюцией героев — в некоторых картинах они изменяются больше, чем в других. Но мне кажется, например, что в фильмах «Борис…», «Вик+Фло…» и «Керлинг» мои герои продвигаются всего на пару сантиметров. В жизни ведь люди не меняются. Мне 42 года, у меня есть недостатки, и они будут у меня и в 45. Даже если мы обещаем кому-то что-то, мы все равно не меняемся. Зачем мне писать сценарии, в которых герои полностью трансформируются? В начале фильма мы видим у Бориса очень большие недостатки, во время фильма наблюдаем за тем, на что он способен. А в конце не понимаем, произошла ли трансформация, — можно только предположить, что он немного изменился. В конце «Керлинга» герой, например, не отправил свою дочь в школу, не стал ближе к обществу, а просто сбрил усы. То есть он просто пережил какие-то события, какие-то маленькие вещи. Мне нравится, когда герои продвигаются совсем чуть-чуть. В голливудских фильмах персонажи могут кардинально измениться — меня это интересует намного меньше.
Насколько вы похожи на своих героев в том плане, что они всегда немного вне общества?
Мне кажется, что в фильмах мы всегда говорим о себе. И, например, «Вик+Фло…», «Керлинг», «Борис…» — это все немного обо мне. У меня есть своя уникальная система производства фильмов, я немного вне индустрии. И мне нравятся люди, которые, как и я, создают свой собственный мир, — когда у окружающих складывается впечатление, что мы ни в ком не нуждаемся. Мои персонажи в этом похожи на меня. Но общество всегда рядом и иногда стучится в дверь.
Но вы включены в социальную жизнь?
Да, но я не могу назвать себя хороших гражданином. Я в курсе всего, что происходит в моем обществе, но, например, если кто-то предложит мне вступить в какую-то ассоциацию, я скажу нет. Сейчас я немного дистанцируюсь от каких-то вещей. Все коды общества, все то, благодаря чему общество функционирует, все, что похоже на социальные условности, — я смотрю на это немного отстраненно и скептически.
Знаешь, сегодня утром (9 ноября, день, когда стали известны результаты президентских выборов в США — прим. Культпросвет) все вокруг читали новости, активно обсуждали, переживали. А я просто прочел — ну, хорошо. И мне доставляет удовольствие так на все это реагировать. Вот, например, мои друзья в фейсбуке — они так остро все воспринимают, принимают все близко к сердцу, а я — нет. Конечно, я тоже просматриваю ленту и читаю новости, но очень спокойно.
Вы говорили, что раньше вас очень увлекали поездки на фестивали, но постепенно это прошло. Что вас захватывает сейчас?
Мечта объехать весь мир была связана даже не с кино — это просто была мечта моей юности. И со своими первыми полнометражками я посетил очень много стран. Сегодня я знаю, как работают фестивали, схема везде одна и та же: аккредитация, презентация фильма, одни и те же вопросы, одни и те же люди, которых встречаешь на всех фестивалях, — такие «друзья на три дня». Сегодня я очень комфортно чувствую себя в своем возрасте. Мне нравится, когда я слышу, как кто-то говорит: «Ты видел последний фильм Дени Коте?». Я продолжаю снимать фильмы, но мне уже не обязательно ездить с ними повсюду. Я в полном согласии с тем, кто я сейчас есть. Я не мечтаю ни о чем особенном. Я просто хочу снимать новые фильмы.
Возможно ли для вас быть просто зрителем?
Да. Я все еще могу назвать себя киноманом. Например, когда я работаю в жюри — мне это доставляет удовольствие. Но мне трудно развлекаться в кино. Для меня развлечение — это реальная жизнь, когда я, например, прогуливаюсь по улице и рассматриваю окружающих. А для большинства людей развлечься — значит прийти в кинотеатр и посмотреть фильм о супергероях. В доме, в котором я живу в Монреале, работает человек из Румынии — каждый день он убирает все здание. И вот однажды я увидел румынский фильм, подошел к нему и сказал: «Эй, Люсьен, я видел крутой румынский фильм». И я стал объяснять ему, что действие происходит в Бухаресте, там так классно, главный герой умирает в конце, что это малобюджетный фильм, — а ему все равно. Я говорю: «Тебе обязательно надо это увидеть». А он отвечает: «Дени, я тебе сейчас кое-что объясню. Каждый день я просыпаюсь утром, а потом весь день убираю, выбрасываю мусор. И вечером я не хочу смотреть на жизнь румына, который тоже моет полы, понимаешь?» И в этот момент, мне кажется, я понял Голливуд…
Если не было бы кино, чем бы вы занялись?
Мой отец был преподавателем. Передавать знания — это то, что могло бы меня заинтересовать, потому что я хороший лидер, я могу собирать вокруг себя людей. В молодости, прежде чем заняться кино, я хотел преподавать антропологию или географию, то есть я уже тогда думал о преподавании. Если бы не было кино… (Смеется.)
Это очень личное интервью… (Смеется.)
