Культпросвет встретился со звукорежиссером и одним из основателей брестского театра «Крылы Халопа» Андреем Богдановым и поговорил об экспериментальных формах работы, взаимодействии со зрителями и о том, к чему ведет сверхдоступность творческих продуктов.
Форма многих ваших постановок экспериментальная — например, променад или онлайн-читка. Почему вы не ставите «классических» спектаклей для широкой публики?
С одной стороны, эксперименты наоборот приближают наш продукт к публике: мы не пытаемся спрятаться за подобными формами или сделать вид, что мы такие высоколобые, что нас невозможно понять. А с другой, психолог может предположить, что мы опасаемся классических форм и нам проще придумать что-то свое и этой новизной достичь желаемого эффекта. Это не совсем так. Когда давят правила двух-трехтысячелетней давности, строгие и простые, можно облажаться, сотворить бездушный и некачественный продукт.
Кроме того, мы пытаемся делать что-то похожее на те культурные продукты, которые мы любим потреблять сами, придумывать на их основе что-то новое. Раз уж мы сами только принуждаем себя ходить на классические постановки в другие театры, то я не понимаю, каким образом в нашем творчестве может оказаться что-то «допотопное», разве что в форме пародии. Но в целом у нас нет установки оригинальничать или выдавливать из себя что-то.
В 2013 году вы организовали онлайн-читку пьесы Павла Пряжко «Трусы», потому что читку на сцене запретили. Как вы оцениваете тот опыт и может ли, по вашему мнению, интернет-театр закрепиться в качестве альтернативы спектаклям, не прошедшим цензуру?
Я думаю, что сверхдоступность трансляции любого творческого продукта обесценивает его (хотя строгая цензура помощником также не станет), и качество будет становиться все хуже и хуже. Мы видим эти же тенденции на youtube: любой не музыкант может создать якобы музыкальное произведение и этой макулатурой заполняет пространство. Когда ты делаешь спектакль, ты встречаешься с кучей проблем — технических и творческих — и, преодолевая их, создаешь мало-мальски ценный продукт. А если это так просто: поставил камеру в произвольную точку, что-то набубнил — и готово (собственно, наш опыт таким по качеству и был), то выходит, что каждый, кто не имеет таланта, может назвать себя музыкантом, режиссером, артистом и что-то такое выложить. Меня это немного пугает. Когда у творца нет естественных препятствий, на выходе он порождает слишком большое количество продуктов, которые сами себя девальвируют.
Почему Brest Stories Guide — это спектакль?
Грань между спектаклем и экскурсией тут очень тонкая. Историки обвиняют нас в том, что мы берем архивные документы и подаем только часть из историй. Так, используя определенную очередность, паузами, синтаксисом мы создаем драматургию на основе мертвых букв. Это и отличает наш проект от просто экскурсии. К концу спектакля заданная нами последовательность информации накаляет эмоции адресата, в то время как обычная экскурсия предполагает подачу информации в энциклопедической последовательности. Говорят, что это неправильно, что мы превращаем реальные трагедии людей в нарратив, чтобы создать очередную подделку. Формально это так и есть, но цели мы преследуем исключительно гуманные. Слишком жалко недожитых жизней тех, кто, возможно, уже 75 лет бродит бестелесными призраками по нашему городу.
В своих спектаклях вы больше работаете с исторической памятью…
Тут я не соглашусь. Например, спектакль «Чернобыль» начинается в восьмидесятые, но заканчивается действие в 2017 году, когда у нас строится АЭС. Наша последняя работа — аудиоспектакль Brest Stories Guide, повествующий о Холокосте, — это первая часть серии, последующие части которой будут приближаться к событиям дня сегодняшнего. Есть идея развернуть действие в брестских подворотнях, рассказать в них про «лихие девяностые». Оксана Гайко (директорка и режиссерка театра «Крылы халопа» — прим. «Культпросвет») хочет создать спектакль, затрагивающий гендерную проблематику, с локализацией в Бресте. Эти спектакли будут действительно злободневными, будут тыкать иголками зрителя на предмет чего угодно, хоть бы марша тунеядцев.
Какой он, ваш зритель? Каким образом происходит ваше общение с ним, есть ли у него право голоса?
Сам я не любитель общаться со зрителем, считаю, что должна быть дистанция. Хотя доктрина нашего театра предполагает этот контакт. Скажем, главная ценность документального спектакля «Чернобыль» — терапевтическая. Истории, составляющие спектакль, в какой-то момент переносятся со сцены в зрительный зал, и в этой интерактивной части каждый зритель может побыть артистом и режиссером одновременно, соучастником творческого процесса. В последнем же спектакле, Brest Stories Guide, мы вроде как не даем слово зрителю, но по факту даем ему даже больше. Он сам для себя становится театром, потому что спектакль разворачивается у него в голове и в городе, по которому он ходит. Мы не вступаем с ним в диалог, зато он сам может стать артистом и режиссером, дорисовывая что-то в своем воображении, выстраивая траекторию перемещения по городу.
А вообще, зритель совершенно разный. К нам приходят возмущенные бухгалтерши и работницы госорганов, а вместе с ними наивные студенты. И почти все хотят вступить с нами в диалог. Некоторые — с добрыми намерениями, иные преследуют цель вторгнуться, как ледокол, раздавить и убедить нас, что мы в чем-то неправы. Выходит, что мы много контактируем с публикой. И врачевательная функция некоторых спектаклей для всех них одинаково важна: как для бухгалтерши, которая пришла сказать, что это не театр, так и для того, кто выходит со слезами.
Какова цель вашей работы по отношению к зрителю, в чем ваша идея?
Идеи самые простые — гуманистические, никаких других у нас нет. Мы совершенно не оригинальны в наших общих целях: заставить людей быть небезразличными в первую очередь к ближним. Чем занимаются вообще все театры и мы в том числе? Берут маленькую трагедию и превращают ее под увеличительным стеклом в огромную. В нашем последнем спектакле, например, мы взяли документы, которые лежали пыльной кучей лет 70 в архиве, попытались их анимировать и вживить в городское пространство, чтобы зрителю хоть на мгновение стало жалко тех давно безвинно убитых людей, чтобы он начал сопереживать. А о деструктивных замыслах в культурном пространстве может заявлять лишь маньяк. Тут только лозунгами и отвечай.
