В рамках Месяца фотографии в Минске проходит выставка французского фотографа Андре Перльштейна: с 24 сентября до 8 октября 2018 года в выставочном пространстве Falcon Club «Бутик кино» можно будет увидеть 28 снимков 40×60 см и один большой тираж 70×110 см авторства без преувеличения выдающегося фотографа.
Андре Перльштейн — фотограф
Когда где-то пишут вашу краткую биографию, часто делают акцент на вашей работе для определенных журналов, агентств или с великими режиссерами, как Мельвиль или Лелуш. Если бы вам самому нужно было кратко представить себя, какой период работы или опыт сотрудничества вы бы выделили?
В детстве я жил в маленькой деревне, в которой было 600 жителей, я был ребенком эмигрантов и начал работать в 14 лет: я был каменщиком, затем юнгой. Я хорошо учился в школе, потому что не любил быть последним. Потом я пошел в армию — это было единственной возможностью получить какую-то профессию. После двух лет обучения в военной школе мне предложили выбрать профессию. Так как до этого я тяжело работал, я больше не хотел заниматься физическим ручным трудом. И один солдат посоветовал мне выбрать профессию фотографа — так, по его словам, можно было днями спать в лаборатории. Это, конечно, шутка.
Мне очень повезло стать фотографом. Вначале я занимался репортажной съемкой. После армии я переехал в Париж — мне выпала возможность фотографировать очень известных на то время певцов и певиц. И вот этот период для меня был одним из лучших. Вообще, стоит сказать, что работа фотографа очень много дала мне: я повышал свой культурный уровень — до этого я не знал ничего ни о театре, ни о кино, ни о чем.
Потом мне представилась возможность — мой знакомый стал арт-директором журнала ELLE, и я начал работать в мире моды. И, конечно, должен сказать, что работать с женщинами — стилистами, парикмахерами, визажистами — было очень непросто, но всегда очень интересно. Фотограф для них всегда был на последнем месте — только если это не был кто-то из великих, — им казалось, что именно они делали фотографии. Так я попал в абсолютно новую среду, к которой, однако, смог со временем привыкнуть.
Карл Лагерфельд — 1978. Фото: Андре Перльштейн
Потом представилась новая возможность — арт-директор выделил для меня три разворота в журнале для проекта «ELLE одевает звезд». Потом я стал работать для журнала Vital — в то время во Франции фитнес был очень популярен. И постепенно я стал много путешествовать, в том числе объездил все лучшие пляжи мира, потому что начал делать снимки для рекламы солнцезащитных кремов.
Если отвечать на ваш вопрос, самым любимым был период, когда я занимался репортажной съемкой, но еще раз хочу сказать, что люблю свою профессию, потому что она позволила мне прожить жизнь на полную. Я даже могу сказать, что я никогда не работал — я всегда получал удовольствие от того, что я делал. Ни разу вечером я не приходил домой и не говорил, какой был ужасный день. Я всегда был доволен, особенно, когда удавалось сделать хорошую фотографию, ведь это невероятное ощущение — сделать фотографию, которая удивляет тебя самого. В те времена, когда я занимался репортажной фотографией, нужно было ждать как минимум 12 часов, прежде чем ты мог увидеть результат работы — это создает особую атмосферу, напряжение, момент ожидания. Сейчас этого больше нет. Если я сейчас вас сфотографирую, вы сразу подойдете ко мне и попросите показать, что получилось, — это ужасно. Я никогда не позволяю смотреть фотографии в процессе.
Благодаря моей профессии я много путешествовал, у меня было много приключений. А еще в то время девушки очень любили фотографов — за мной всегда бегали толпы. Профессия фотографа была очень престижной. Сейчас это уже не так — из-за технологий фотография стала чем-то очень банальным.
Вы помните вашу первую фотографию?
Моих самых первых фотографий уже нет — я выбросил их еще тогда, когда не знал, что позже они будут иметь ценность.
Первой фотографией, за которую я получил деньги, был снимок израильской певицы Рики Зарай. Потом я фотографировал Эдди Митчелла, Джонни Холлидея и певицу, которая был очень популярна в коммунистических странах — Мирей Матьё.
У нее скоро будет концерт в Минске.
Невероятно. А еще я знаю, что в постсоветских странах очень популярен Пьер Ришар. Почему?
Пьер Ришар — 1970. Фото: Андре Перльштейн
Все смотрели комедии с его участием…
Да, понятно. Что касается первой фотографии. Через какое-то время мне очень повезло, я стал работать в L’Express. Вообще, когда я говорю о своей жизни, становится понятно, что я родился под счастливой звездой. L’Express в то время был самым большим журналом Франции. И моим первым репортажем для этого журнала были съемки мага, который предсказывал будущее. Я помню, как я выстраивал экспозицию, раскладывал все предметы на столе, его шар, карты — тогда я еще не решался менять позы людей, как мне этого хотелось, у меня не было опыта. Я сделал фотографии, и маг говорит мне: «Я предскажу ваше будущее». Он сказал, что я стану великим фотографом — я бы поставил это в кавычки, потому что не считаю себя великим, — он сказал, что я объеду весь мир, что я и сделал. И вот это была первая фотография, под которой было указано мое имя.
В 2006 году у меня был рак, мне пришлось замедлить ритм. И тогда директор L’Express отдал мне мои архивы — 6 коробок со снимками, негативами. И однажды я рассматривал негативы, и подумал: «О, это отличные снимки!» Вот тогда моя дочь и купила мне компьютер, и я начал проводить ночи за сканированием — это адская работа. В 2010 году мы организовали огромную выставку, потом я выпустил книгу про 70-е годы. Когда я работал в L’Express, я фотографировал не только звезд, иногда это были управляющие крупными предприятиями, например, президент компании Данон; я фотографировал Жискара д’Эстена, Франсуа Миттерана, других политиков, многих известных в то время людей. Если вы спросите, почему в качестве фотографа выбирали меня, я могу ответить, что не знаю. Но, на самом деле, частично я знаю ответ на этот вопрос, мне говорили об этом несколько человек — дело в том, что у меня еврейские корни. А в то время в L’Express 80% журналистов были евреями. Но меня выбирали не только поэтому — я еще и делал хорошие фотографии, которые нравятся мне самому до сих пор. И я могу сказать, что я хороший фотограф, потому что я люблю свою профессию, потому что я в целом люблю людей, даже если я их и ненавижу.
Франсуа Миттеран, Луи Арагон, Жорж Марше — 1972. Фото: Андре Перльштейн
Я много фотографировал Ив Сен-Лорана. Я знал, что он был известным кутюрье, но когда я начал его фотографировать, я еще не понимал масштаба. Он был просто богом для окружающих. Для меня он был человеком, которого мне нужно было фотографировать. Он сказал мне, что он сам будет выбирать позы. Когда мы были наедине, он был невероятно добр и деликатен по отношению ко мне — тогда еще молодому и неизвестному фотографу. Прошло много времени, и со мной связался человек, который собирал портреты Ив Сен-Лорана. Я передал все свои портреты в Музей Ив Сен-Лорана, и сейчас они находятся рядом с фотографиями великих Хельмута Ньютон и Картье Брессона.
Ив Сен-Лоран — 1977. Фото: Андре Перльштейн
Кстати, отличием предыдущего поколения фотографов было то, что они были частью культурного сообщества, они дружили с актерами, кутюрье, художниками, философами… И это чувствуется в их фотографиях — они более личные, интимные, это фотографии людей, которые знали друг друга, между которыми не было барьеров, в них было много теплоты.
Для вас было проще работать со знаменитостями, когда вы еще не до конца понимали, насколько они известны?
Мой подход к работе с человеком не зависит от того, насколько он известен. Расскажу вам одну историю. Раньше я совсем не говорил по-английски. И тут в L’Express мне говорят, что мне нужно лететь в Лондон и фотографировать Чарли Чаплина. Я приехал, связался с представителем Чаплина, который сказал мне ждать, потому что господин Чаплин был не готов. В то время мобильных телефонов не было, и мне на самом деле нужно было безвылазно сидеть в номере и ждать звонка. А никто не звонил. Я обедал и ужинал в номере. Мне позвонили только на третий день и сказали, что у меня будет пять минут, чтобы сделать фотографию. Представляете себе, какое это было нервное напряжение? Я поднялся на девятый этаж, там было очень мало света, а я никогда не использовал вспышку, когда делал черно-белые фотографии. Мы не разговаривали, между нами было какое-то напряжение, и фотография получилась отличная.
Другой пример. Однажды я фотографировал Артура Рубинштейна, великого пианиста. На фотографию у меня тогда было 10 минут. Он уже не играл и к тому времени почти ослеп. Он спросил с еврейским акцентом, как меня зовут. Я сказал, и в ответ прозвучало: «А, так вы еврей! Значит, вы умный. Не просите меня улыбаться, заставьте меня смеяться!» Это было невероятно — эта фраза осталась со мной и многому меня научила.
Артур Рубинштейн — 1980. Фото: Андре Перльштейн
Как вы ведете себя с людьми перед началом съемки? У вас есть какие-то специальные приемы, с помощью которых вы можете их расслабить и расположить к себе?
Вообще, стоит сказать, что я очень нервничаю перед съемками. Я чувствую себя актером перед выходом на сцену. Раньше перед важными репортажами я начинал переживать еще накануне. Но когда я прихожу в место съемок, когда я открываю дверь этого помещения, я мгновенно меняюсь, в этот момент я становлюсь свободным — это похоже на момент выхода актера на сцену. У меня есть способность ладить с людьми. И на мой успех во многом повлияла моя личность: я простой в общении, люди это чувствуют, им это нравится.
А как вы готовитесь к репортажным съемкам?
В репортажной съемке важно понимать, зачем и что ты фотографируешь. Иногда идея заглавной фотографии материала приходит неожиданно. Например, в 1968 году я поехал на Ибицу вместе с журналистом, чтобы сделать репортаж о хиппи, которые съезжались туда из Штатов. Конечно, можно было сфотографировать какого-нибудь хиппи, который курит косяк. Но я подумал о том, что появление хиппи — это смена поколений. И тут я увидел, как три старые женщины идут по дороге, взявшись за руки, я видел их со спины, а навстречу им идут пять хиппи. У меня просто мурашки по коже побежали, когда я это увидел. Это настоящее счастье.
Ibiza croisement de generation — 1970. Фото: Андре Перльштейн
Когда я ряботал в журнале Le Point, у нас в стрене провели исследование, которое показало, что в Альзасе от алкоголизма умирает больше людей, чем в любых других регионах Франции. И меня отправили в Альзас сделать фоторепортаж, который бы иллюстрировал проблему алкоголизма. В 5 утра в своем номере в гостинице я пытался придумать сюжет для фотографии. И тут мне в голову пришла идея: найти кладбище, на фоне которого будет виноградник. Я сел в машину и поехал к виноградникам. И вдруг я вижу огромный крест вдалеке. Я начал приближаться к нему и увидел, что это было строящееся кладбище. Там была только одна могила, и рядом с ней мужчина выкапывал вторую. Трудно в это поверить — мне потом говорили, что я его подкупил, — но вдруг он достает бутылку и начинает пить. Конечно, о таком хочется рассказывать всем.
В этой работе всегда нужно быть начеку, всегда нужно быть готовым к тому, что что-то может произойти, это большое нервное напряжение. Нужно всегда предвидеть и предвосхищать события — только в этом случае ты будешь готов и не упустишь момент, когда нужно спустить затвор.
Многие фотографы говорят, что часто самые лучшие фотографии сделаны случайно. Может быть, это не случайность, а как раз предвосхищение?
Да, думаю, да. Предвосхищение, ожидание — это в какой-то степени провоцирование случайности. Ты настолько готов к тому, чего ожидаешь, что это происходит. Возможно, это не произойдет прямо сейчас — именно поэтому у фотографа не может быть графика с 9 до 6. Нужно уметь ждать. Случай нужно ждать, нужно быть готовым к нему.
Embouteillages a Paris — 1969. Фото: Андре Перльштейн
Мне очень нравится фотографировать людей на лавочках в Париже или на пешеходных переходах: очень легко можно видеть разницу в социальном статусе людей, которые живут в разных кварталах города. Но сейчас с этим есть огромная проблема: нужно получать разрешение на съемку от людей, которые попадают в кадр. Это значит, что я не могу выставлять эти фотографии. Зачем тогда их делать? Фотографии нужно показывать, я же не буду сидеть дома и рассматривать их на своем компьютере.
Изменил ли ваше отношение к восприятию кино тот факт, что вы работали на киносъемочных площадках? Удается ли вам смотреть после этого кино просто как зрителю?
Да, удается, но все равно иногда я думаю о технической стороне. Я знаю, как происходят съемки изнутри. Вначале я работал с Клодом Лелушем, которого с течением времени я узнал очень хорошо. Он снимал с плечевой камерой, постоянно бегал с ней. Когда ему приносили сценарий, он все переписывал, раздавал текст актерам, которые шли его учить. В 5 утра в день съемок он заново переписывал весь сценарий, и, естественно, актерам приходилось импровизировать. Иногда, конечно, это было ужасно, потому что некоторые были не очень хороши в импровизации. Работая с ним, я узнал, что такое групповая работа. Все приходили вовремя, все уважали труд друг друга. Это очень отличалось от подхода в мире моды: все всегда опаздывали, модели приходили сонные. Я это ненавижу. И когда я только попал в мир моды, меня это очень раздражало, потому что в репортажной работе все совсем по-другому. Однажды один парикмахер, мой приятель, сказал мне: «Если ты собираешься и дальше работать в этой сфере, вместо того, чтобы кричать на моделей за опоздания, лучше скажи им, что утром ты никогда еще не видел никого настолько красивого».
Клод Лелуш — 1973. Фото: Андре Перльштейн
Есть ли еще кто-то, чей портрет вы хотели бы сделать?
Они уже почти все мертвы. (Смеется.) Я хочу сфотографировать Алена Финкелькрота — это известный французский философ, который говорит о теме иммиграции. Я очень рад, что он доверился мне и скоро я буду его фотографировать.
