Евгений Корняг

Я давно хотел ставить сказки, я вообще-то фанатик их и мультиков – уже все пересмотрел.

В спектакле все черное, мертвое, но при этом в нем очень много юмора – это комедия.

В сказках Братьев Гримм говорится: «Женщина родила ребенка и так обрадовалась, так обрадовалась, что от радости померла». Или: «Порубила ребенка, сварила суп и дала мужу попробовать». Где здесь логика? Как можно сострадать? Меня смешат спорные поступки, поэтому для меня сказки братьев Гримм – это черная комедия.

В кино, например, можно проследить психологические трансформации, увидеть, как проявляется садизм или мазохизм в человеке. А братья Гримм не описывают в своих сказках таких процессов, мотиваций – современному искусству это надо оправдать. Агрессия изначально сидит внутри человека, и ее провоцируют разные вещи: страх, незнание, гордыня, алчность и зависть.

По сюжету ведьмы на интервью рассказывают о событиях трехтысячелетней давности. Каждая история – новый жанр: там есть и драма, и мюзикл, и хореография, и кукольный театр – такой бешеный микс.

Спектакль еще до конца не сочинен – многое не можем репетировать потому, что я еще не придумал тексты песен. В одной, например, героиня рассказывает, что, когда увидела красивую девушку, она думала только об одном: как умыться ее девственной кровью. В итоге она убивает ее кинжалом у ручья, и все три ведьмы выбегают на сцену и поют: «Умывайся кровью, чтобы быть красивой, умывайся кровью, чтобы быть здоровой! Умывайся! Умывайся!»

Пуритане, конечно, не должны приходить на этот спектакль, потому что там будет и ненормативная лексика. В постановке ведьмы общаются друг с другом и говорят в зал в микрофон. И можно проследить, как отличается поведение человека в моменты, когда он в кругу своих и когда играет на публику.

Для меня здесь оправдан мат. Лелявский (главный режиссер Белорусского государственного театра кукол. – Прим. ред.) тоже сказал, что все пройдет нормально. Но мне кажется, что будут проблемы с нашими пуританами, которые придут и скажут, что театр – это же Театр, особенно кукольный.

В спектакле силен гротеск существования героинь с этими убийствами. Там угадываются и женское отчаяние, и любовь, и то, что они вначале суки-суки, а потом понимаешь, что в них больше человечности, чем во многих монашках. Но я еще не вижу спектакль целиком. Я знаю, чем начать, чем закончить. Но я еще не знаю, что там происходит внутри. И у меня начинается поиск.

Но я не люблю работать со словом. И слово сейчас перевожу в гротеск. Никакого психологического театра – запрещено! Актрис бью по рукам, если они начинают подключаться, ведь это ужас.

Один из главных элементов сценографии – зеркало. Все, что появляется на столе, отражается в нем: свечи, барабан, котел и всякая другая бутафория. Черный снег, готический задник, как обивка гроба или что-то подобное. В своих спектаклях я практически не использую красный свет, потому что он делает пафосную картинку. Не бывает и дыма: он сразу создает определенную атмосферу. А в этой постановке я оторвусь. Из-за того что это сказка, можно использовать красный свет, кучу дыма (его там будет столько, что зритель задохнется). Там будут снег, вода – задействую все штампы театра.
Мужчин в спектакле нет – их там только на словах убивают. И в следующей постановке их тоже не будет. Я разочаровался в мужском поле.

Художник-постановщик: лауреат Национальной театральной премии Татьяна Нерсисян

– Что ты думаешь о женщинах?

– Женщина – способ познания мира. Она глубже, шире мужчины. Еще в «Латентных мужчинах» я начал показывать, как она манипулирует всем. На мой взгляд, женщины выживут без мужчин, а мужчины без женщин – нет. Женщина ищет любви, а когда вокруг стадо мальчиков-баранчиков, которые не могут допрыгнуть до писсуара, возможно, и возникает злость. «Латентные мужчины» – о женщинах, о том, как найти себе достойного мужчину, когда вокруг мальчики.

В Польше я ставил спектакль Z drugiej strony, в нем тоже есть безвольный мужчина, который не может оторваться от маминой сиськи.

– Почему такое внимание к женщине? Можно ли сказать, что в тебе преобладает женское начало?

– Сложно судить. Мне безумно нравится, что я мужчина. Меня постоянно окружали женщины. Яркий пример – моя мать, одна воспитавшая двоих детей.

Искусство, поэзия и цветы созданы для женщины. Этот факт легко проследить в истории искусств. Взять, например, композиторов. Какова доля среди них мужчин и какова – женщин?

– Почтение к женщине искреннее или это флирт?

– Искреннее. Или все-таки флирт? Ну вот, я уже сомневаюсь. (Смеется.)

– Веришь, что белорусский театр изменится?

– Если брать 150 лет, возможно, если 15-20, то нет, не верю. Все должно происходить на другом уровне. Нужно сменить состав преподавателей Академии искусств и набрать практикующих актеров, режиссеров, художников со всего мира. Из Беларуси там может быть 2-3% из тех, кто сейчас работает. Каждый год академия выпускает 6-7 режиссеров. Где они? Где можно посмотреть интересные независимые проекты?

В 11-м классе я был фанатиком, ходил в театр два-три раза в неделю и любил все. Даже вел дневник с записями о постановках и выставлял оценки. Там сплошные 4-5! Помню, однажды двойку поставил спектаклю «Черный квадрат» в РТБД. Это был такой авангард! (Смеется.) Я быстро пересмотрел почти все, что шло в театрах. Кроме премьер, потому что билеты дорогие были – мы с друзьями выкупали самые дешевые. Потом начал в Москве смотреть, на западные фестивали ездить – и совсем перестал ходить в белорусский театр.

– То есть ты в 11-м классе – это зритель сегодня? 

– Да. (Смеется.)

– Твой идеальный актер? 

– Открытый, органичный. Он не кокетничает и не заигрывает, в нем нет морали, эстетики, философии и отношения к хорошему и плохому. Он не боится быть некрасивым на сцене, смешным и нелепым.

Любимая актриса – Аня Господарик. Она играла во всех моих спектаклях. Почему? Потому что блонди. (Смеется.) Преподавал у нее на курсе.

– Решаешь свои проблемы? 

– Не совсем так. Конечно, я выбираю тему, которая меня беспокоит. В процессе работы спектакль обрастает смыслами, и это не значит, что тематическое поле постановки – мои проблемы.

Когда готовил «Интервью с ведьмами», читал интервью женщин, которые делали аборт, анализировал. Но как бы я ни хотел представить себе эту боль, не могу. Я другой. Вот я могу долго рассуждать, что буду делать, если начнется война. Но я не там.

– Спрашиваешь ли мнение женщин о спектаклях? 

– После спектакля «Не танцы» знакомая режиссер с раздражением сказала, что ответит мне спектаклем о мужчинах. Как будто я хотел обидеть ее или женщин вообще!

Следующий спектакль, над которым буду работать, называется «Мое тело запрещено к показу». Он раскроет комплексы советского человека по отношению к собственному телу.

– Белорусы увидят себя в спектакле?

– Да.

– Поймут, что это они?

– Сложно сказать. Я всегда делаю спектакли про человека. Все советские люди поймут эту постановку, а поляки нет, и немцы тоже. Думаю, можно привычку анализировать привить белорусам и задавать главный вопрос: «Кто мы есть?» И мне в спектаклях надо найти, кто мы такие – белорусы.

– Планируешь уехать совсем из Беларуси? 

– Окончательно уезжать не собираюсь, ведь я же белорус, минчанин. Переехать в Германию, США не могу, потому что не чувствую менталитета. Ближе всего мне Польша: я говорю по-польски, понимаю этих людей, мне нравятся их тенденции, и я их перенимаю.

Могу честно признаться, что депрессия начинается в Беларуси. Когда не работаю, мне становится действительно хреново. Здесь появляется то, что никогда не возникает ни в одном другом месте, – мысль о суициде. Как вообще тут существовать? Меня в 2009-м или 2010-м назвали самым скандальным режиссером, а я ничего не сделал! Только предпринял попытку показать другой театр. Какого черта здесь делать? «Интервью с ведьмами» тоже будет событием, потому что там есть несколько форм, которые не применялись. Ищу конкуренцию, чтобы было, у кого учиться, куда расти, а здесь ни одной премьеры не жду. Это расхолаживает.