6 сентября в рамках Месяца фотографии откроется выставка «59/82. Открытые данные белорусской фотографии». Ее организаторы изучили каталоги фотовыставок в Беларуси с 1959 по 1982 год и теперь покажут работы белоруcских фотографов, которых знают разве что в узком кругу старой школы. Создатели выставки уделили внимание фотографам-женщинам, которые также активно участвовали в фотографическом движении в Беларуси. Наша журналистка Александра Ткачева встретилась с Антониной Стебур, одной из организаторов «59/82», и сделала острое интервью о том, что происходит в арт-среде Минска и Петербурга.
Утром в кафе, расположенном в одной из трехэтажек на Московской, я разговариваю с кураторкой Антониной Стебур. На ее счету больше двадцати арт-проектов, среди которых — «Имена» и «Дама, удобная в быту». Два года назад она переехала из Минска в Петербург, поэтому под шум кофе-машины мы поговорили о том, что происходит в минской и петербургской арт-тусовках и почему у нас страшно быть художником-акционистом, уделили внимание так часто бичуемой в странах постсоветского пространства теме феминизма. А начали беседу с банального:
Как ты пришла в кураторство? Ведь училась, как сама рассказывала, на философском факультете.
Я рада, что училась не на искусствоведческом в Академии искусств или в Институте культуры. В этих заведениях такие имена, как Дюшан, Бойс, Нам Джун Пайк, слова «перформанс» или «активизм» были под запретом. А история искусств заканчивалась в лучшем случае на Шагале или Уорхоле.
Моя первая работа в области культуры — организация фестиваля короткометражных фильмов ONE SHORT FILM FEST, который мы проводили с друзьями четыре года. Собирали небольшие группы экспертов, чтобы обсуждать молодое белорусское кино. Так я поняла, что работа с белорусским культурным полем — это то, что меня вдохновляет.
Какие темы тебе кажутся интересными в современном искусстве? Возможно, настолько, что ты готова сделать проект без оплаты.
Критика привилегий: гендерных, экономических, политических. Включение исключенных. Допустим, когда женщин исключают из политики, из профессиональной сферы. Эти темы мне интересны. Я считаю, что искусство может стать причиной изменений либо подтолкнуть к ним. Наверное, эта романтичная вера и подтолкнула инициировать проект #дамаудобнаявбыту.
Есть проекты, которые мало оплачиваются или не оплачиваются вовсе, но у меня есть к ним интерес. К примеру, мы с Анной Карпенко привозили молодого витебского художника Кирилла Демчева в Минск. В этой ситуации мы понимали, что финансовую поддержку не найдем, потому что Кирилл — малоизвестный художник, в Витебске про его работы почти никто не знал. Но мы все равно решили сделать проект: это была возможность открыть для автора новые горизонты.
А какие темы считаются крутыми в Европе, но их нет в Беларуси?
Есть темы, которые сейчас набирают свою популярность. Например, все, что связано с новейшими технологиями и тем, как интернет меняет мир, тема постгуманизма или трансгуманизма. Вся европейская традиция основывается на утверждении: «Человек есть мера всех вещей». То есть место человека как венца эволюции и самого разумного существа на планете закреплено наукой. Однако сегодня это место, кажется, не так прочно, как представлялось еще полвека назад. Это отдельная область исследований и отдельное направление в современном искусстве.
Есть темы, которые художники хотели бы раскрыть, но знают, что это может повлечь за собой проблемы. Какие проекты сложно реализовать в Беларуси сегодня?
В Беларуси нет ярких примеров акционистского искусства, потому что небезопасно выходить в публичное пространство, это может грозить заключением. Кроме страха задержания, развитию акционистского или политического искусства мешает отсутствие солидарности внутри художественного поля. Это очень большая проблема. Когда ты как художник не чувствуешь поддержки со стороны своего сообщества, это очень демотивирует.
Есть большие институции, такие как Национальный художественный музей, где довольно большой список негласных тем-табу за исключением «беззубого» искусства. Когда мы делали там выставку в 2014 году, произошел вот какой случай с фотоработой Сергея Гудилина. Сразу после открытия выставки мы приходим в музей и наблюдаем такую картину: на фотографии, где женщина из ЖЭСа закрашивает бел-чырвона-белы флаг, работница музея закрашивала этот же флаг. Понятно, что ей просто поручили это сделать. Но нас об этом не предупредили. Никто не посчитал нужным предупредить меня или художника о том, что его работу будут закрашивать, то есть фактически нанесут ей урон.
Расскажи, какой проект было действительно сложно делать, если говорить о трудностях в плане организации?
Сложности возникли с проектом, посвященным столетию Октябрьской революции. Это сложная тема для нашего общества, мы единственная страна в постсоветском пространстве, для которой 7 ноября — праздник и выходной день.
Мы с Анной Самарской и Анной Карпенко предложили разместить работы белорусских художников на билбордах в городе, все шло нормально. Но в последний момент нам отказали. Прошли триста тридцать три инстанции — и получили ответ в духе того, что у нас не праздничное содержание. В итоге мы напечатали открытки с изображениями из нереализованного проекта и отправили как поздравление с 7 ноября инстанциям, которые принимали участие в согласовании.
Знаю, что ты делала проекты и в других странах. Там тоже нелегко договориться с госинституциями?
Взаимодействие с госинституциями в каждой стране отличается. К примеру, когда мы делали выставку в Париже, приходилось долго общаться с чиновниками: во Франции люди никуда не спешат, наслаждаются жизнью. Поэтому ждать ответов на электронные письма в течение нескольких дней — это нормально. В любой стране общение с госинституциями — челлендж. Потому что там другие правила игры, другое видение современного искусства.
Давай поговорим про минскую и петербургскую арт-тусовки. Начнем с того, как выглядит минское арт-сообщество изнутри. Наверняка есть какие-то деления, противоречия?
В минской арт-среде не так много игроков, и войти в это поле — очень легко, но работать здесь сложно из-за небольшого количества институций и активностей, а значит, ограниченного количества возможностей. Наша проблема в том, что у нас не до конца выстроено арт-сообщество. Мы не ощущаем себя людьми, которые делают одно дело.
Минская арт-среда делится на государственные и независимые институции. Многие художники и кураторы стоят на принципиальных позициях, мол, здесь я никогда не сделаю выставку. К примеру, я никогда не сделаю выставку в НЦСИ. Во-первых, потому что сама площадка, с моей точки зрения, очень плохо расположена, но еще и потому, что у нее нет четкой стратегии: наряду с contemporary art они выставляют откровенно салонную живопись. А когда здесь говорят о женской теме, то это не феминистский дискурс, а старый патриархальный дискурс о женщине как о музе, нежной и любимой. Я бы не хотела быть частью этого.
Гендерная тема меня лично интересует с другой стороны. Мы с Анной Самарской закончили большое исследование белорусской фотографии 1959—1982 годов, и одна из наших задач была вернуть в историю белорусской фотографии женские имена. У истоков минского фестиваля «Фотографика» стояло три человека — Юрий Васильев, Евгений Козюля и Валентина Бархатова. По странной случайности имя женщины из этих трех имен всегда выпадает из рассказов о «Фотографике».
В минском арт-сообществе больше мужчин или женщин?
Так сложилось, что в белорусском искусстве — преимущественно художники-мужчины. А весь «обслуживающий персонал» — критики, кураторы — в основном женщины. И нужно много усилий, чтобы побороть представление о себе как о девочке на побегушках, чтобы тебя воспринимали на равных. К счастью, современные молодые художники и художницы в большей степени лишены этого патриархального взгляда, они работают над этим. А вот старые генерации часто несознательно воспроизводят патриархальный дискурс.
Феминистское искусство разрушает миф о гениальном художнике, который всегда оказывается белым мужчиной. В классическую эпоху работы женщин-художниц не могли появиться на выставке. Для этого ей нужно было взять мужской псевдоним либо отдать свое авторство мужу или отцу. Женщину не допускали к рисованию натуры. Все, что она могла себе позволить — пейзажи, натюрморты, — не считалось престижным.
Есть негласная иерархия искусства: монументальная живопись — это хорошо, а декоративно-прикладное — так себе искусство. Сегодня художницы специально работают с такими традиционно женскими формами, как вышивание, создание гобеленов, плетение, чтобы реабилитировать эти виды искусства, разрушить эту иерархию.
У нас есть места, которые поддерживают художниц?
Да. Центр гендерных исследований в ЕГУ. У них первых на постсоветском пространстве была магистратура по гендерным исследованиям. Еще есть ECLAB: если интересны гендерные темы, можно посетить их лекции.
Сложность еще в том, что многие художницы активно рефлексируют над феминистскими темами, но не называют себя феминистками. Женщине сложно маркировать себя как феминистку. Назвать себя феминисткой в Беларуси — большая ответственность. Зачастую это не только не дает привилегий, но и ставит в уязвимое положение. Идентичность феминистки воспринимается многими как клеймо.
А в Петербурге?
В Петербурге все несколько по-другому. Здесь сильное движение феминистского искусства и есть целые группировки, комьюнити. Допустим, те же «ДК Розы», Left-Fem, «Ребра Евы». Эти образования работают с гендерными темами и поддерживают художниц-феминисток. Хотя внешняя среда агрессивна, российское общество не менее патриархально, чем белорусское, художницы всегда знают, что есть сообщество, куда можно обратиться и где тебя поддержат, в том числе юридически, финансово. Это дает возможность включиться большому количеству художниц.
Как в Питере выглядит арт-сообщество?
Петербургское арт-сообщество более активистское — Павленский, группа «Война», «Что делать?». Поле современного искусства в Петербурге можно разделить на два блока: метафизическое, не связанное с осмыслением социального контекста, и социально-ориентированное искусство, которое хочет менять общество. Там люди в сообществе менее агрессивны друг к другу, есть солидарность, ведь вы боретесь за одно дело. А если не согласны с методами исследования, можете face-to-face обсудить это.
В Петербурге больше мест, куда можно пойти и получить образование в области современного искусства. В одном из таких мест я сейчас учусь — в Школе вовлеченного искусства, которую организовала известная российская арт-группа «Что делать?». Здесь, в Беларуси, не хватает такого образования.
Сейчас ты живешь в Петербурге, но по-прежнему делаешь много проектов дома. Почему тебе интересно работать в Беларуси?
Чтобы понять произведение искусства, нужно знать, какими проблемами живет страна. А так как я жила и отчасти живу в Беларуси, знаю, что тут происходит, то мне удобнее работать здесь. У нас много тем, которые не исследованы.
Как считаешь, какая главная заповедь у кураторов и кураторок?
К этой заповеди я шла очень долго. Она звучит так: частые компромиссы — это очень плохо.
