В последний летний месяц «Культпросвет» встретился с музыкантом, композитором, лидером инструментального трио Port Mone Алексеем Ворсобой. Бас-гитара, аккордеон, джембе — это все, что нужно для создания музыки, понятной без слов. И наша главная рекомендация на сегодня — переслушать альбомы белорусского коллектива, совсем не похожего на остальных.
Как так получилось, что вы связали свою жизнь с музыкой, когда это произошло?
Я играю лет с четырех. Моя сестра занималась в музыкальной школе, но инструмент не очень любила, и он, собственно говоря, простаивал. Когда я после школы выбирал, куда пойти, почему-то думал о мединституте, биофаке, психологии, философии. Я не доучился в двух вузах. И вспомнил, что мое любимое занятие, конечно, музыка. Для того, чтобы получать дальше высшее музыкальное образование, прошел все ступеньки: год студии, три года училища, подготовительные курсы. Уже потом поступил в Институт современных знаний на факультет аранжировки. Это достаточно формальная вещь, потому что я туда тоже не особо хотел, просто мне нужен был диплом.
У вас классическое образование, но из всех направлений вы выбрали минимализм. Это как-то связано с вашими идеологическими убеждениями?
Дело в том, что минимализм — это совершенно конкретная композиторская техника, с одной стороны. С другой — это то, к чему стремится, наверное, каждый художник: минимальными средствами выразить максимальное содержание. В этом смысле минимализм такое общее место для любого творческого человека: журналиста, музыканта, актера и так далее. В природе есть закон экономии средств, энергии. И тут — то же самое.
Можно ли сказать, что истоки вашей музыки берут свое начало от Терри Райли, Стива Райха? Как мне кажется, у вас определенно есть сходство. Или от Ла Монте Янга, который при минимуме композиционных приемов создавал своеобразную бесконечную воронку — ее я услышала и у вас.
Преемственность, безусловно, есть, ведь, несмотря на все исторические перипетии, мы двигаемся последовательно. Какие-то древнегреческие храмы находятся в полуразрушенном состоянии, но мы все равно их видим. Какие-то языческие культы не практикуются, официально не поддерживаются, но они все равно живут. Когда мы ехали на Байкал, нас вез какой-то водитель, который чуть ли не на каждом резком повороте бросал на дорогу горсть риса. И это происходит прямо сейчас.
Группа существует с января 2006-го. Какой среда была в тот момент и какими были вы сами?
Мы выступали в кафе два раза в неделю, а во все остальные дни играли где попало, когда попало. Утром и днем писали, вечером выступали. Что касается среды, сейчас все проще и легче. Есть гораздо больше мест, где можно играть, но в то же время сложнее, потому что все дороже. Но с другой стороны — есть возможность. Раньше и инструмент нормальный негде было купить.
Два года назад вы говорили, что у нас не хватает музыкальных баров, где можно послушать живую музыку…
Не хватает и до сих пор, но тогда их было ничтожно мало. Сейчас прибавилось на порядок. Например, не было этого места (культ. центра «Корпус» — прим. «Культпросвет»), а это же просто факел. И таких факелов несколько в Минске: Октябрьская, «Верх», который закрылся, и так далее.
А тогда только в кафе и можно было выступать?
Ну и то только потому, что руководителем того кафе был Юра Виноградов (художник, бывший управляющий бара «Лондон» — прим. «Культпросвет»). Был бы другой человек — и этого бы не было. В основном тогда звучала электронная музыка, как правило, диджейская, и рок, который не сдох на тот момент еще.
Сначала я хотела спросить о трудностях, с которыми вы сталкивались в начале пути, но вспомнила, что вы очень быстро набрали свою аудиторию. Финансовых трудностей не было, все двери — открыты, но вдруг от всего отказались. Как так?
Да, набрали достаточно быстро, нас всюду звали выступать. Только потом все изменилось. Отказ был скорее внутренний. Очень много суеты, шума, шелухи и какой-то ложной позитивной энергии: «Ха-ха-ха, как классно, как все хорошо». А это же все ложное. Ты уходишь, и остается твоя экзистенция, с которой ты пытался что-то делать. По итогу только «хи-хи», ну и деньги в кармане.
А хотелось большего?
Естественно, как и сейчас. Большего — это каких-то настоящих важных дел, которые действительно могут что-то менять, кого-то. Знаете, очень часто достаточно взять и посмотреть в другую сторону, просто оказаться в другом месте, посмотреть на ситуацию с другого ракурса. И, собственно, мы всегда добивались именно этого: чтобы на концерте человек вдруг себя увидел со стороны. Вот этот момент переживания. Это происходит: я вижу, чувствую, понимаю.
Прямо со сцены? А как это можно определить?
Любой человек, который работает на сцене, вам скажет, что ты это чувствуешь. Есть важный момент: если обратная связь — письма, похвала — насыщает твою гордыню, это вообще не то. Я на эти вещи смотрю и спрашиваю себя: «А действительно ли меня поняли? Действительно ли это произошло?» И пытаюсь уточнить, рассмотреть поближе, повнимательнее, потому что часто человек в состоянии аффекта говорит, что это было что-то важное и ценное, но я вижу обратное.
Кстати, о важных делах. Ваша группа отличается выбором мест для записи альбомов — лес, поле — и методом — использованием возобновляемых ресурсов, то есть солнечных батарей, ветряков. Все это обращение к естественному, первозданному — и есть ваша творческая миссия?
Ну и это тоже. В плане последнего нашего решения использовать возобновляемые источники энергии — да, это важное дело, но оно может быть не совсем сразу понятно. Я поясню. Производить солнечные батареи и ветряки тоже очень экологически небезопасно, остается огромный след. Все довольно спорно, но суть не в том, чтобы заменить традиционную энергетику, а в том, чтобы быть независимым. В первую очередь, это месседж каждому человеку, что главная задача — стать независимым. Чтобы не врать, нужно быть независимым. Самая большая экологическая проблема — ложь чиновника, на любом уровне.
И вы пытаетесь это донести через экологию.
Да, это удобный якорь. Естественно, мусорить — это вред. Но лгать — это еще больший вред. Почему появилась бесконечная упаковка, бесконечное количество непонятных лекарств и еще множество «почему»? Потому что кто-то лоббирует свои экономические интересы, а кто-то на этом пути говорит: «О, окей, деньги, класс». Я в силах только напомнить людям, что противостоять этому не так сложно. Много тех, кто знает это и так. Если же нет — напоминание закладывает зерно, которое постепенно прорастает.
А кто это зерно вложил в вас?
Отличный вопрос (задумался). Моя личная история, книги, которые я прочел, люди, с которыми я пообщался. Начиная с юного возраста. Когда я начинал заниматься музыкой, мне она просто нравилась, потом я ее полюбил, и к такому понятию, как «ответственность» музыки, я пришел далеко не сразу. Но первое, что я увидел — это огромное количество ненастоящего. Я-то знаю, что такое настоящее, когда сам делаю, а тут показывают какой-то цирк. Например, концерты или преподаватели, которые у меня были в училище.
Почему ваша музыка — без слов? С ними же понятнее. Это самое эффективное средство донесения до слушателей своих идей и мыслей.
Мы изначально поняли, что никаких слов не будет, они ни к чему. Не хочется ненужных интерпретаций, не хочется каких-то посылов. Дело не в идеологии, не в правилах, не в мнениях, убеждениях. Чтобы сказать что-то стоящее словами, нужно хорошенько запутать читателя, слушателя. Нужна тысяча слов, чтобы объяснить одно, тысяча слов, чтобы объяснить второе, тысяча слов, чтобы объяснить третье. И вот этими тремя словами ты чуть-чуть начинаешь оперировать. Это очень сложно.
Как часто у вас теперь проходят концерты в Минске? Ведь был период, когда вы и по два года не выступали.
Сейчас ситуация немного улучшилась. Последний раз мы играли около двух недель назад, а вообще даем в год по четыре концерта. Нас стали приглашать, ну и площадок больше. Так очень часто бывает, что артист приходит в свою родную страну после долгих разъездов, и его по-другому принимают. Это и радует, и не радует. У нас не сформирован — я не люблю это слово говорить, потому что его неправильно воспринимают, — шоу-бизнес. То, что происходит в плане концертов привозных, в филармонии, все еще полуслучайные вещи. Нет большой экономической подоплеки. Выжить артисту только в Беларуси очень и очень сложно, конечно, если он не на каком-то госзаказе. Шоу-бизнес начинается только тогда, когда концерты проходят за билеты, когда работает отлаженная система продаж, когда есть авторские отчисления, соблюдаются авторские права, рынок функционирует по одним и тем же понятным законам. У нас это не так: человек засветился на телевидении, его заказали на корпоратив, и он уже звезда. Но концертов он не дает, потому что не может. Все утекает в песок, и ничего не остается.
У вас музыка не попсовая, инструментальная. Чем привлекаете молодую аудиторию?
Не знаю, но у нас достаточно молодежи, которую интересует что-то большее, чем что покушать и как выглядеть. Мне всегда очень приятно, что у нас разновозрастная аудитория: и взрослые, и юные. Очень приятно, что взрослые люди интересуются и переживают, включаются в процесс, испытывают нами запрограммированные вещи.
Что вы ощущаете, когда садитесь, закрываете глаза и начинаете проводить пальцами по клавиатуре аккордеона?
(Пауза). Слушаю. Есть такое явление, как синхронизация. Суть его в том, что часы, закреплённые на одной балке, через непродолжительное время синхронизируются и их потом очень сложно сбить. Сейчас это показывают с помощью 100 метрономов, их запускают абы как, и через какое-то время они синхронизируются. Мы все есть источник и приемник колебания, в определенном смысле мы все — синхронизирующиеся метрономы. Мы живем в мире ритмических пульсаций волн и циклов, в том числе и психических. В первую очередь, когда я сажусь за инструмент — ловлю пульсацию места, пространства, его настроение. Это можно сравнить с тем, как медитирующие, молящиеся качаются. И что я хочу сделать с этой синхронизацией? Пьесы, которые мы играем, направлены на то, чтобы изменить ракурс, чтобы случилось переключение с привычного фонового восприятия на глубинное переживание реальности. Оно не такое, как в электронной или рок-музыке. У нас вот эти «сломы» намного менее заметны, то есть другой природы.
Хотите сказать, что у вас в голове всегда есть цель, когда вы садитесь писать музыку?
Надо понимать, что композиция пишется не на инструменте, а на бумаге, в композиции всегда есть драматургия, то есть структурность и следование одного за другим. Целью является выразительность. Когда мы садимся проигрывать готовое сочинение — тут вопрос скорее в аранжировке, поиске силовых моментов, нетривиальных решений. А когда она сочиняется, необходимо найти или, правильнее, суметь выразить то зерно, которое ты словил в эмоции, чувстве, идее. Не всегда то, что ты испытываешь, можно вот так взять и легко изобразить.
Вы писали саундтреки к фильмам и спектаклям. Сейчас с кем-то сотрудничаете?
На данный момент ничего такого нет. Недавно использовалась наша музыка в белорусском мультфильме, в каком-то польском кино. Озвучивали украинский фильм «Хлеб», ближе к концу осени снова поедем в Украину с показом. Мы будем играть его, наверное, пятый раз, и каждый раз не купить билеты, какой-то переаншлаг. Нас там знают и любят. А так, чаще всего мы бываем в Одессе и Ивано-Франковске. В октябре еще будет большой тур с проектом Розділові.
Что за проект?
Он основан на стихах Сергея Жадана. Как переписка между мужчиной и женщиной. Графика, которая создается онлайн — одна из составляющих. Ольга Михайлюк рисует на бумаге тушью и проецирует на большой экран линии и знаки. В 2016 году у нас был тур по местам, расположенным на границе с зоной АТО: Бердянск, Мариуполь, Краматорск, Славянск, Бахмут и Северодонецк. Запись сделана в последнем. В нашей команде был Влад Креймер, человек, который среди прочего знает о радиоволнах все, с помощью его приемника мы словили в эфире передачу кода Морзе, с которым я поиграл во время саундчека. Совмещение текста, музыки и визуального становится таким странным и необычным, что люди плачут от цвета пятен и зачеркнутых слов.
