Фотограф Александр Веледимович все время играет с нами: открыто заявляет, что притворяется фотографом, создает новые мифы и для себя – параллельную реальность. Ему нравится искать фотографии в шахте винтажного роллейфлекса, и если они спрятались недостаточно хорошо – ловить и заключать в квадратные рамки черно-белых кадров, где все важные детали на своих местах.
Недавно его фотографии побывали за океаном на экспозиции «CHRONOTOPE» в Сиэтле, а в Белостоке открылась персональная выставка по книге «Алексиада». В то время как его работы шагают по планете, «Культпросвет» побеседовал с фотографом о «мертвых авторах», творчестве с циркулем и линейкой в руках и фотографиях, которые «приключаются».
Ваши фотокарточки настолько насыщены визуально, что напоминают черно-белый лабиринт, где можно оставить зрителя поблуждать в одиночестве. Исчезаете ли вы в этот момент как автор?
Исчезновение невозможно. Фотография не может появиться без фотографа, человека перед камерой, если мы говорим о портрете, и зрителя. Современное искусство стремится сделать зрителя соавтором, но он все равно в рабской зависимости от арт-объекта, созданного художником. Да и зачем мне исчезать? Только для того, чтобы чуть-чуть исчезла маска на лице у человека перед камерой? В этом случае нужно стать немного призраком, но это уже другая история.
Юля (портрет без рук), 2010
Ролан Барт в эссе «Смерть автора» предложил навсегда забыть о личности творца. Дескать, ссылки на душевную жизнь автора – не более чем суеверие. Но любое интервью делает именно это – воскрешает образ автора. Все, за что можно зацепиться и распутать клубок смыслов, становится важным. Мы сейчас занимаемся пустой тратой времени или вы считаете, что нужно говорить самому за себя?
Забавно, что это говорит Ролан Барт, а потом пишет «Camera lucida. Комментарий к фотографии» и предлагает теорию фотографии на основе размышлений о портрете своей матери.
Я не люблю, когда автор «мертв» или стремится к этому. Кстати, как раз физически мертвый автор – отличный материал для интерпретаций и поиска смыслов. Биография закончена, даты проставлены, любовницы публикуют воспоминания, дети судятся за права, а создать какой-нибудь арт, который разрушит логику искусствоведов, он уже не может.
Я знаю, почему в своих фотографиях сделал так, а не иначе. И не верю в автора, который прикрывается таинственным видением и не может объяснить все до последнего пикселя в опубликованных им фотографиях.
В то же время добиваться, чтобы зрители видели скрытые мною смыслы, мне неинтересно. Но если кто-то найдет связь между детским садом «Буратино» и тем, что я снимал натюрморт с утонувшим в витебском болоте Чебурашкой, мне будет интересно послушать.
Гена и Чебурашка, 2015
Получается, фотография имеет дело с чистой случайностью и одновременно это деятельность не обезличенная?
Как может быть обезличен выбор? Вообще-то может. Подчини свой выбор набору устоявшихся правил, при этом желательно, чтобы их кто-нибудь подсказал, и тогда наступит смерть автора. А чтобы автор не умирал, ему как раз нельзя быть обезличенным.
Вы задаете вопрос, а я до него был уверен, что у меня нет случайности. Контроль и учет. Создание фотографии циркулем и линейкой. Но случайность прячется у меня в голове, где десятки миллиардов нейронов. Они получают информацию и постоянно изменяются. Как они сцепятся в следующий раз, когда я буду снимать портрет, я не знаю. Вот тут спрятана моя случайность. Все мои любимые фотографии действительно случайны.
Женя (портрет с 17 пальцами), 2015
Вы фотографируете ради самого процесса, а не воздействия на действительность?
Я не стремлюсь запечатлеть «хронику нашего времени», мне интересно создание очередной утопии, поиск «неизвестной родины». Фотографирую не то, что актуально, социально, злободневно, критично, в тренде, а то, что надо лично мне. Возможно, сейчас мне ближе объективизм Айн Рэнд и герои, которые не требуют, «чтобы весь мир был хорошим, для того чтобы самому быть хорошим», как писал Мераб Мамардашвили.
Папа на аэроплане, серия «Эдемский сад», 2012
У вас есть ряд автопортретов, но создается впечатление, что они из категории «fake it till you make it», с нотами фальши и игры. Внутренняя жизнь гораздо больше обнажена в портретах, где она сквозит в каждой мелочи и жесте. Не покидает ощущение, что вы лично присутствуете в кадре. Выходит, вашими истинными автопортретами являются портреты других людей?
Я это и не отрицаю. Да, важно максимально заткнуть эго и дать возможность «себе» увидеть больше привычного. Увидел, расширил персональное восприятие и снова построил оболочку эго на новых границах. В этом смысле игра в искусство может расширять сознание. Но как автор я не могу никуда уйти, иначе зрителю потом будет скучно.
Художник – это тот, кто делает выбор, тот, кто показывает, как еще можно жить. Через портреты я транслирую мировоззрение и идеальный для меня образ человека. Как бы говорю: «Эй, я хочу жить на одной планете с такими людьми!» А автопортреты возникают от отчаяния (улыбается), когда нет под рукой нужного человека, а пленку доснять необходимо.
Саша (портрет с Сашей в костюме зайца), 2015
В том, что вы всегда очень долго выстраиваете композицию, не только поиски идеальной формы? Это хитрый трюк, который позволяет словить нужное мгновение и застать модель врасплох, исключить элемент позы? Как вы считаете: вы отнимаете у человека его самого, превращая из субъекта в объект, или возвращаете человеку самого себя и возвышаете его?
Я не ловлю мгновение, а жду, когда оно станет длиннее 20 секунд, чтобы успеть нажать на кнопку, после того как проверю, что все на своих местах. Тут нет никаких трюков: я просто не знаю, что я буду снимать, пока наконец-таки не увижу фотографию в «шахте».
Попробуй тут ловить врасплох, если выдержка зимой полсекунды и я еще говорю «раз, два, три». А потом заедает тросик, и мы облегченно смеемся, и все начинается заново.
В какой-то степени все мои портреты это поза, просто она выглядит более-менее естественно. Я думаю, что человек перестает беспокоиться и наконец-то перестает кем-то быть. А слова о «возвращении человека» мне очень близки. Только я бы сказал, что я возвращаю человеку взгляд на иного себя.
Егор и Катя (портрет с кошкой), 2015
Каковы ваши отношения со временем? Каждый момент настоящего тут же становится прошедшим, и разве не фотография воскрешает его, повторяя бесконечное число раз и возвращая в здесь и сейчас?
Фотография не возвращает прошлое, даже машина времени не может вернуть в прошлое. Например, я смотрю на свой автопортрет 2010 года, но я уже не тот человек. Я оцениваю прошлое из «сейчас». Но в тоже время прошлое невозможно изменить, и потому оно идеально. Это один из скрытых смыслов в названии следующей выставки «Прошлое – совершенное», которую готовим с НЦСИ.
Саша (портрет с крышкой от Роллейфлекса), 2010
Нам известно, что в творчестве вы не любите повторять даже самого себя. Но сейчас время постмодернизма, играете ли по его правилам, цитируете ли то, что уже создано?
Это идеал – стремление к «не повторению» самого себя. Так просто интереснее. Кто-то может в этом усомниться и найти у меня похожие портреты, но мне будут важны какие-то мелкие открытия, на которые зритель может не обратить внимание: телефонный номер, записанный на руке, электронные часы на заднем плане, где зафиксировано точное время съемки.
А постмодернизм – это просто новые правила игры в фотографию. Никто же не говорит про копирование, это как раз скучно. Еще одна Офелия, на современный манер? Включение цитат как на изображения, так и в тексты о фотографии – интереснее. Для тех, кто в теме, это сделает фотографию многогранной. Но при этом мне любопытно сделать и красивую по форме картинку, чтобы тот, кто не поймет отсылок, не разочаровался. Именно этим я занимался в серии «Кунсткамера». А в моих портретах такие цитаты почти не встречаются.
Инцидент на реке Амур, 2014
Ваша книга «Алексиада» посвящена Второй мировой войне и подвигам прадедушки супергероя. Вы хотели показать, насколько легко взаимодействуют реальность и вымысел, превращая историю в миф?
В прошлом году я получил польскую стипендию «Gaude Polonia», прожил в Варшаве полгода и сделал книгу. «Алексиада» – это коллекция документов, фотографий и рисунков, которые демонстрируют, что история – миф. Все зависит от подбора фактов. Я легко превращаю прадеда в бравого героя голливудского боевика, ведь именно в такое «кино» превратилась в массовом сознании Вторая мировая.
В книге, на первый взгляд, можно увидеть сентиментальную реконструкцию пути солдата Красной Армии от Львова до Варшавы. Пришел, форсировал Вислу, пару подвигов совершил. Но все сложнее. Я аккуратно использую архивные документы, чтобы подчеркнуть серьезность исследования и спрятать среди них вымысел. Именно такой может быть Вторая мировая в массовом сознании – веселой прогулкой за линию фронта, потому что уходят последние живые свидетели, а с ними и живые эмоции. Остаются картинки, а они могут быть интерпретированы по-разному.
Вместе с тем я не лгу зрителю. Внимательно рассмотрев изображения и изучив подписи на обороте карты, можно обнаружить ошибки. Но кто в современном царстве визуального внимательно читает мелкий текст? Изображения манипулируют зрителем. Простоту этого процесса мне хотелось показать в книге, которая почти целиком собрана на основе общедоступных в интернете изображений.
Алексей Михайлович Окунев. Автор неизвестен, 1941 (архив Алексея Окунева)
В эссе, которое вы упомянули, Ролан Барт исследовал фотографию прежде всего как зритель. И заключил: «Одно фото во мне «приключается», другое – нет». Какая фотография способна воодушевить вас, зацепить искушенный и, возможно, уставший от изображений взгляд?
Последнее время цепляют анонимные подборки фотографий из прошлого: Первая мировая, цветная Америка 30-40-х, Витебск 50-х и СССР 80-х, но тут интерес такой же, как к художественным фильмам: костюмы, лица, декорации. И при этом ты знаешь, что многих из этих людей уже нет на свете. В этих приключениях иногда я нахожу больше вдохновляющих моментов, чем в современной фотографии. В анонимных карточках больше хаоса, и в них можно подсмотреть что-нибудь новое для моих фотографий.
В современной фотографии мне нравится стремление автора к сложным визуальным формам. Не люблю однообразные типологии. Еще классно смотреть на то, как автор обманывает зрителя, искажает современность или прошлое, как, например, Alec Soth или Taiyo Onorato & Nico Krebs. При этом не люблю проекты на сто процентов из архивных фотографий – скучно.
Что интереснее, на ваш взгляд, быть автором фотографии или ее зрителем?
Смысл фотографии внутри того, кто смотрит. И невозможно достичь дна, изучая фотографию, если только себя в этом не убедить. Автором быть всегда интереснее, ведь автор – это профессиональный зритель. Он понимает и видит больше, потому что у него был схожий опыт. «Стать зрителем можно, только став художником», – подметил Борис Гройс. Правила игры в искусство меняются, и это прекрасно. Значит, нас ждет бесконечная игра.
