Весну в Республиканском театре белорусской драматургии встречают премьерой. И премьерой «женской»: пьесу Юлии Чернявской «Синдром Медеи» в театре поставила режиссерка Екатерина Аверкова, а в центре внимания – личность сильной и прекрасной героини в исполнении Людмилы Сидоркевич. Но тех, кто ожидает увидеть трогательную мелодраму и скоротать приятный вечерок в театре, предупреждаем: никакой «ванили» в спектакле не будет. «Синдром Медеи» ? это трагедия человека с сильными страстями, в которой переплетаются античный миф и современная жизнь.
Незадолго до премьеры мы поговорили с создателями спектакля, чтобы узнать, как шла работа над постановкой, а также выяснить, кто такая современная Медея, можно ли ее оправдать и одна ли она несет ответственность за случившуюся трагедию.
Юлия Чернявская, авторка пьесы
Долгим был путь от идеи создания пьесы до ее постановки?
В общем, нет – я довольно быстро написала пьесу, потому что ее тема (так называемое «расширенное самоубийство») мучает меня уже годы, и многое об этом передумано. Правда, понадобилось перечитать все античные источники. Осенью я отослала текст директору Центра белорусской драматургии Александру Марченко, тогда же встретилась с постановщиками и много разговаривала с режиссером Екатериной Аверковой.
Чем вас привлек сюжет Медеи?
Ну, я вообще люблю греческую трагедию, греческий миф. Но главное – он актуален, если уметь его читать, ведь почти каждый год происходят расширенные самоубийства (а иногда и не раз в год) – и не где-то далеко, а у нас, в Беларуси! «Синдром Медеи» – психиатрический термин, и мне хотелось его понять, а когда мне хочется что-то понять – я сажусь и пишу, и в процессе приходит понимание. И еще об актуальности: есть вечные темы – например, предательство, отчаяние, людское равнодушие, материнская любовь, а она разная бывает: у меня в пьесе две модели материнской любви, и обе по-своему страшные. Единственное, что я знала точно: в своем поступке моя Медея не будет руководствоваться ни чувством ревности, ни жаждой мщения. Тут я опровергаю Еврипида, Сенеку, Овидия, то есть предлагаю альтернативное понимание…
Мне интересно было ввести в действие Хор. Бродский говорил: «В настоящей трагедии гибнет не герой – гибнет хор». Возникает вопрос: кто гибнет – только ли дети или, может быть, мы, Хор, духовно гибнем?
Для вас героиня в большей степени жертва или преступница?
Не знаю. Там два пласта: мифологический и реальный – они переходят друг в друга. И в них Медея разная, она все время меняет облик: то преступница, то жертва равнодушного атомизированного современного мира. Но я не задумывалась об этом, я пыталась понять, как и почему героиня вообще становится перед таким страшным выбором. Она – врачевательница по сути (как, кстати, и в мифе), любящая мать и жена. Тут много вопросов, множество вариантов ответа (их должен дать зритель) и предостережение: нельзя всю свою жизнь зацикливать только на любимом человеке, ведь тогда если он уйдет – тебе не за что будет удержаться в себе самой.
Кого вы видели в роли главной героини?
Еще в процессе написания пьесы я видела в этой роли именно Людмилу Сидоркевич. Она уже играет трагическую героиню в моей пьесе «Лифт» и блистательно справляется с ролью. Это не значит, что у нас нет других хороших актрис: есть актрисы в разных театрах, которые могли бы сыграть эту роль, например, Анастасия Шпаковская (Русский театр), Елена Кривонос (Могилевская драма). В РТБД тоже много замечательных актрис, но в этой постановке я видела именно Людмилу.
Екатерина Аверкова, режиссерка
«Синдром Медеи» – это женский взгляд на историю? Мог бы ее рассказать мужчина и сделал ли бы он это иначе?
Пьеса, на мой взгляд, абсолютно женская, в смысле позиции восприятия истории героини. Поэтому в спектакле мне было интересно покопаться в ситуации и с мужской стороны, со стороны Ясона-Яна. Что касается моего личного суждения, то в истории Медеи-Марины все не так однозначно: невозможно точно сказать, кто прав и кто виноват. Для меня спектакль – это всегда повод разобраться в себе.
Мы с актерами начали работу над постановкой специфически: я не раздавала текст, сначала мы просто обсуждали определенные жизненные ситуации. Например, вы прочитали в фейсбуке, что ваша знакомая поступила так же, как героиня пьесы. Ваша реакция? Я не оправдываю героиню, которая убивает своих детей, но хочу понять, как она до этого дошла, что с ней произошло и какие механизмы сработали. Было важно понять, где возникает ошибка в поведении человека, который строит жизнь вокруг другого и, теряя его, теряет все. У меня были какие-то похожие ситуации, и я хотела понять, каким образом мы теряем себя и почему это происходит. Поэтому «Синдром Медеи» – это попытка разобраться во всех этих вопросах.
Спектакль «Синдром Медеи» в большей степени античная трагедия или современная история?
Современная трагедия. Здесь есть аналогия с вечным сюжетом о Медее, но это не античная трагедия, хотя жанр трагедии, если вы обратите внимание, мы оставили.
На самом деле, жанр трагедии сейчас малоприменим, и мне бы хотелось разрушить стереотипные представления об этом жанре: все говорят искусственными голосами и читают речитативы. От этого хотелось бы избавиться и понять, как этот жанр может существовать вместе с современным текстом в наших реалиях.
Какие сложности возникали в работе с актрисой над образом Медеи?
Основная сложность, на мой взгляд, – это сложность стереотипа. Гамлет, Медея – звучащие имена, и сразу срабатывает стереотип: Медея – страшно сильный характер. Но пьеса Юлии Чернявской не про Медею. Там есть героиня, которую зовут Марина, у нее, безусловно, есть определенная схожесть с античной героиней, но это не тот характер, который можно встретить у Еврипида или Ануя. В этой Медее нет страшной ненависти, мести, ревности, а есть потерянная разрушившаяся женщина. Поэтому самым сложным было выбить представление о том, что Медея – это характер, который требует надрыва, не впасть в стереотипное представление.
В пьесе сочетаются современный язык и фрагменты античных произведений, вы будете смягчать контраст между ними или, наоборот, еще более подчеркнете его?
Как и в тексте, в спектакле эти фрагменты будут четко выделены. Текст хоров «Медеи» в переводе Стася Карпова будет исполнять Хор. Фрагменты с античным текстом будут отделены от остального действия сценически, манерой исполнения, светом. В них Хор высказывает свое мнение, суждения, он комментирует, проводит аналогию, но не поворачивает сюжет, в отличие от Интернет-сообщества, которое влияет на историю своими комментариями, взаимодействует с главной героиней. И Хор, и фейсбук-сообщество, его современную вариацию, играют одни и те же актеры.
В тех фрагментах спектакля, которые мы увидели на репетиции, заметную роль играет пластическое решение. Расскажите о нем.
Мы работаем с Женей Корнягом, и я очень рада, что у него получилось принять участие в этом проекте. В постановке будет много пластических сцен, и объясняется это очень просто. Мне надоело смотреть спектакли, в которых все сидят и клацают по клавиатуре, или мы видим мониторы и печатный текст. Мне стало профессионально интересно, как решить сцены фейсбука при помощи тела, чтобы не использовать штампы. Так родился способ существования актеров. К тому же в спектакле довольно много аллегорий, которые мы решаем именно пластически.
В спектакле «Это все она» по пьесе Андрея Иванова большое внимание уделено Интернету, соцсетям, их влиянию на жизнь человека, в «Синдроме Медеи» их воздействие на героиню также подчеркнуто. Можно сказать, что это какая-то тенденция в драматургии?
Это тенденция жизни, которую отображает драматургия. Несколько месяцев назад у одного известного человека был конфликт с женой, и она вынесла их личную переписку на обсуждение в фейсбук. Люди таким образом сейчас решают свои проблемы.
Мне интересно понять, зависим ли мы от того, как люди реагируют на наши посты в социальных сетях или нет, для чего мы их пишем и комментируем, отдаем ли себе отчет, как воздействуем на человека, написав комментарий к его посту или какой-то новости. Ведь мы перестаем видеть людей за этими постами. Чужая трагедия в социальных сетях – часто просто история на пять минут. И эта тема поднимается в пьесе Юлии Чернявской.
Сложно ли работать с современной драматургией, есть ли универсальные подходы к ней?
Нет, никаких подходов нет. Несколько лет назад я озвучила эту проблему и, думаю, она до сих пор актуальна: современная белорусская драматургия выше, чем белорусская режиссура, мы уже научились писать пьесы, но еще не научились их ставить и пробуем делать это по-старинке. Мы не находим ключа к ним, к тому, как люди разговаривают. Несмотря на то что РТБД – один из передовых театров в плане работы с современной драматургией, даже тут актеров сложно сбить с заученной манеры разговаривать, с каких-то наработанных стереотипов.
С современной драматургией необходимо работать по-другому. Здесь вопрос не только в том, что мы делаем, но и как мы делаем. У нас в спектакле есть сцена, которую мы пытались делать много раз и по-разному – это реакция людей во дворе на убийство. Актеры могут очень правдоподобно это сыграть, и ты веришь каждому из них в отдельности, но когда смотришь на всю сцену, понимаешь: то, что они играют – неправда. Это удивительное свойство театра, когда все настолько правдоподобно, что ты этому уже не веришь. Я потратила много времени, чтобы найти звучание этой сцены. В конце концов мы поняли, что отстранение от текста дает больший эффект, чем эмоциональное участие в нем. А дальше уже нужно было решать чисто технические вопросы, раскладывать сцены как музыкальную партитуру, чтобы найти звучание текста.
Драматург может помочь найти ключ к постановке своей пьесы?
Все зависит от драматурга, степени его участия, пожеланий. Есть люди, которые не любят ремарки, они пишут тексты, а есть драматурги, как Юлия, которые пишут пьесы с ремарками, с описанием, кто во что одет, откуда выходит. При работе над «Синдромом» у меня даже был этап, когда я поняла, что ремарки мной руководят, поэтому я их повычеркивала. Но потом многое из вычеркнутого вернулось, я заново прошла путь работы с текстом.
Что касается ключа к постановке, то он, в любом случае, лежит в пьесе, и его надо там откопать. Другой вопрос, где он лежит: в сюжете, в одном характере или символе, слове. Он может быть где угодно. Важно не только то, что хочет сказать драматург, но и что хотите сказать вы, режиссер, актеры. Где найдутся точки соприкосновения – там и будет ключ.
В «Синдроме Медеи» где он?
Для меня он отыскался не сразу и вне текста. Юлия сначала даже переживала, потому что я засыпала ее вопросами, а я просто не могла ответить себе, о чем ставлю спектакль. Но потом я нашла ответ в своей жизни.
Людмила Сидоркевич, исполнительница главной роли
Ваша Медея для вас – современная женщина, которая попала в сложную ситуацию, или античная героиня?
Безусловно, это современная женщина, которая живет в нашем мире. Она активна, изучает психологию, медицину, пользуется социальными сетями. При этом Медея-Марина – женщина с Востока, где очень сильны традиции. Она современная героиня, но как и в каждой женщине, в ней есть эмоции, подсознательные страсти, которые остались, возможно, еще с мифических времен. Медея не первая и не последняя женщина, которая положила к ногам мужчины весь мир. Поэтому мне кажется, что параллель между античной героиней и персонажем пьесы есть, и синдром Медеи в спектакле – это не только болезнь, но еще и эмоции той античной женщины, которые просыпаются в момент, когда рушится ее мир.
Ваша Медея-Марина мстит?
Нет. Все мы знаем античный миф, и когда мы приступили к работе, то разбирались, о чем будем говорить в нашем спектакле. И это разговор не о мести и не о ревности. Как человек, я не оправдываю Медею, ни античную, ни свою героиню. Поступок античной героини – это месть, осознанная и жестокая, и для меня он вне оправданий. Поступок современной Медеи-Марины – нет. И в этой работе мы пытаемся понять, что подтолкнуло героиню к ее страшному поступку. Как адвокат своей роли, я в чем-то оправдываю героиню. Она жила в прекрасном гармоничном мире, который сама создала и посвятила любимому человеку. Но однажды он приходит и говорит, что этого мира нет. От нее все отворачиваются, у нее собираются отнять детей. И вот этот момент для нас с Катей Аверковой был самым интересным: проследить, как жила Медея весь этот период, что она чувствовала, когда все ее бросили. Ведь она не сразу пришла к своему поступку, она не мстила, а хотела уйти вместе с детьми, потому что не видела будущего для них в этом мире, полном грязи, предательства, эгоизма. Это неправильно, но с точки зрения героини – это так.
Социальные сети играют определенную негативную роль в судьбе вашей героини. А для вас это зло?
Для меня – да. Редкие люди в социальных сетях могут оставаться собой. Если ты личность, нормальный человек, то у тебя есть какие-то нравственные внутренние табу. Но современный мир построен так, что все разрешается, оправдывается, при этом все говорят, что это хорошо, это свобода. И нравственные табу, если человек слаб и малокультурен, исчезают очень быстро. Особенно в Интернете, где существует вседозволенность. Люди в социальных сетях либо рисуют себя с массой достоинств, либо позволяют себе скатываться до того, что начинают бить упавшего, судить других. Они быстрее раскрываются, причем в худших проявлениях. В «Синдроме Медеи», надеюсь, люди наконец увидят себя со стороны.
