«Театральность» – почти не ощутимая плоскость присутствия театра. Она проникает в изобразительную поверхность глубже, внезапно вспыхнув в колорите, композиции, ярко освещенном лице модели или расстановке фигур. Как будто в обездвиженных линиях и пятнах замерло мгновение только что погасшей рампы и отголоски зрительских оваций уже не слышны.
Ярче всего (поскольку ближе к ХХІ веку) в памяти всплывает «модерн» со своим завистливым взглядом в сторону синтеза искусств. Чтобы увидеть вживую и провести собственный анализ, нужно идти в музей – доступное белорусам национальное собрание (НХМРБ).
Художник Александр Головин
«Меня волновал даже сам «запах театра», я любил вдыхать запах газа (которым тогда освещали театр – Прим. ред.), у меня «поджилки тряслись» от восторга, когда взвивался занавес»1. Это восторженные слова художника Александра Головина, который оформил почти все главные постановки 1900-1917– хх. Собирая разноцветные лоскутки ткани, он сочиняет новый костюм Федору Шаляпину. Он бросается на актрису с упреками: она не одела 10-ю юбку в костюме, от чего тон ее платья изменился, что мог заметить только художник, сидя в зрительном зале.
Один из самых ярких художников России рубежа XIX-XX вв., у которого палитра буквально «пропитана» театром. В экспозиционных залах «Русского искусства XVIII – начала XX вв.» НХМ РБ представлена целая галерея портретов актрис, что вполне естественно для времени их создания. Рубеж XIX – XX вв. – эпоха, которая изменила свое отношение к профессии актрисы, увидев в ней почти мистическое преобразующее начало, способное превратить женщину в богиню. Существующая модель искусства, буквально одурманенного символами и возводившая недосказанность на пьедестал, лишь подчеркивала это.
Кто они? Какие роли исполняли? Ощущается ли в портрете «дыхание» театра? Или художник подчеркивает отсутствие грима и в центре его внимания НЕ актриса?
Портрет актрисы Марии Трояновой
Декоративный фон портрета «сжимает» фигуру модели, окружая ее словно стеной. В этом решении явно воплощается мысль об искусственном мире, в котором пребывает не человек, но Героиня. Далее, как по цепочке, выстраиваются в этот ряд дополнения: сценически наброшена на стул пестрая шаль – любимый художником реквизит, платье как будто фарфоровое, сентиментальная роза, балетная поза, книга. И если, сперва, возникали вопросы: она играет, она репетирует, она в роли? Однако, переводя взгляд с шали на розу, с «балетных» туфелек на черную ленту возле плеча, сомнений не остается: это театр.
Как актриса, Мария Троянова известна своими ролями в частном театре Суворина (с 1919 — Особая драматическая группа, а с 1965 года — Большого Драматического театра им. Г.Товстоногова) — отличающегося модным и новаторским репертуаром. Портрет написан в 1916 году, в преддверии известных событий. Уже после революции она жила в эмиграции, в Париже. Можно себе представить, как она декламирует стихи на одном из вечеров русской поэзии.
О портрете Марии Трояновой: Мне не нравится этот портрет. Мне не нравится эта унылая женщина. Она напоминает мне описание весны у Ремарка, когда тает снег, а у мертвецов в глазных впадинах стоит вода. У Головина натюрморты гораздо живее этой рыхлой Офелии, она как всплывший утопленник. Я не думаю, что актриса может быть такой. Такой может быть героиня истории, персонаж… это я ещё допускаю… но актриса… Хотя, всякий раз, высказав некую мысль, я тут же начинаю думать обратное… Может быть такие актрисы более настоящие?
Портрет актрисы Евгении Чудовской
Чуть позже, уже в начале 20-х А. Я. Головин пишет портрет еще одной артистки Суворинского театра – Евгении Павловны Чудовской. Про нее мы знаем совсем немного. Ее фамилия даже не значится в театральной энциклопедии. После 1917го она играла в театрах в Самаре и Ярославле. И это все. Слов биографии совсем не сохранилось, а ведь можно представить себе ее костюмы, гримерку, репетиции… Возможно, дошедший до нас «немногословный» портрет способен передать, по выражению самого художника, «голос изображенного человека»?
Не дословное воплощение сцены, но артистичность ощущается здесь во всем. Будучи главным режиссером «живописного» действа, художник предлагает нам встретиться со своей моделью в домашней обстановке. Но в этой комнате все словно убрано к приходу гостей. Будто все персонажи «второго плана» — белая стена, черная ткань, цветок — выстроились для приветствия. Героиня на довольно близком расстоянии к зрителю, свободно приспустилась, сидя в кресле, участливо наклонила голову, показывая готовность выслушать. Ей удобно. Все говорит об интимности, открытости, расположенности к беседе. Открыта, но не до конца. Жест сложенных рук – не психологическая защита, а скорее манера держаться, привычка, обретенная в спорах.
О портрете Евгении Чудовской: Не знаю, почему, но глядя на эту женщину понимаешь, что она актриса. Мне кажется, она здесь никого не играет, а пытается быть собой. Но актрисе это очень сложно сделать. Сейчас быть собой на сцене — это одно из главных составляющих профессии (для меня во всяком случае). Но несколько десятков лет назад на сцене изображали персонажа. Стремились передать как можно точнее чувства этого человека, его пластику, наполнить себя им. Привычное существование актера – ты это всегда кто-то еще.
Здесь, не смотря на улыбку, и казалось бы расслабленную позу, я чувствую, что ей немного неловко, ей страшно, боязно. От этого она чуть спустилась вниз, скрестила руки. Она наедине с собой, нет прикрытия персонажем. Мне всегда было интересно, где эта грань между персонажем и тобой? Мне кажется, это вообще один из главный вопросов, которым должен задаваться актер. Зритель видит тебя или героя, придуманного автором текста, затем режиссером, и в последнюю очередь тобой? А на картине ты или взгляд художника на тебя, как на актрису? Или женщину тонкую и немного испуганную?
