На уроках высшего профессионального мастерства от драматурга и режиссера театра и кино Михаила Угарова к конкурсантам IV Международной драматургической лаборатории присоединились вольные слушатели: театроведы, журналисты и драматурги. Тема встреч была объемной и, на первый взгляд, странной – тело. Однако совсем скоро стало ясно, что в партнерской работе без владения собой, умения довериться и проникнуть в зону комфорта другого нельзя. И если для режиссеров информация с большего была повторением пройденного материала, то для драматургов актерские премудрости, техника работы с текстом и другие секреты смежных профессий стали ценным открытием.
Международная драматургическая лаборатория ЦБД проводится с 2012 года с целью поддержки и продвижения молодых авторов. Пьесы Лаборатории не только ставятся на белорусской сцене, но и попадают в шорт-листы ведущих драматургических фестивалей (Фестиваль молодой драматургии «Любимовка», Международный фестиваль молодежных театров «Действующие лица», Международный Волошинский конкурс).
Задачей Международной драматургической лаборатории является привлечение внимания аудитории и режиссеров к работам молодых авторов и наполнение афиши Беларуси спектаклями на актуальную тематику.
День третий. Проектный и постдраматический театр.
День первый. День второй
Всем прочитать книгу Ханс-Тиса Лемана «Постдраматический театр». Огромный обзор! Рекомендую читать медленно с карандашиком.
Автор в постдраматическом театре
Всех в одно время на «Любимовке» взбудоражил тезис, что автора в театре нет. Это абсолютно лукавое заявление. Автор остается, просто его роль становится более тонкой, хитрой. Мне проще написать пять своих пьес, чем хороший вербатим, с ним возни – просто ужас какой-то. Компиляция, нечеловеческие объемы текстов – 99% вода, только 1% ценный. В классическом театре автор – врач, в постдраматическом – нейрохирург, который использует точные инструменты, исследует явления под микроскопом.
Человек вообще катастрофически мало произносит в жизни своих слов, бесконечно цитируя то, что ему говорили родители, учителя, друзья, книги, фильмы. Все слова – тайное цитирование, трехшифровое, четырехшифровое.
О том, что интересует «Театр.doc» в процессе работы над проектами
Безжалостно рушит карьеру разность профессии с партнером. Но это не исключает еще личной жизни. Единственный случай соперничества и ревности в театре – супруги. Если твой партнер вообще не отсюда, он не всегда поймет, почему ты не спишь ночью. Жена актриса – это все равно что муж алкоголик. И муж актер – запойный. Когда артист входит в роль, то на какое-то время выпадает из семейной жизни. Не все это выдерживают. И смена партнеров гораздо чаще происходит, чем обычно. Вот тогда с ними интересно говорить. Самое интересное, если они соглашаются рассказать историю. А потом еще решаются про себя сыграть спектакль.
Тогда возникает вопрос, как это делать. Потому что герои уже иначе в тексте существуют. Это их жизнь. Даже если никто не рыдает, не смеется. Там идет подлинность, в которую соваться режиссерски страшно. Возникает этическое обязательство перед ролью, которое меня очень сильно волнует. Вот я актер, играю Гамлета. У меня никаких этических обязательств перед этим парнем нет. Хочу – играю гомосексуалиста, хочу – хромого. Но, когда это реальный человек, с которым я провел 20 часов в труднейших разговорах, у меня возникают этические обязательства. Я уже не могу делать из него Петрушку, кривляться, иронизировать – я буду другой метод искать. Менять природу актерской игры.
Например, ремарка «Плачет». Актер, говорит текст, берет паузу и начинает рыдать, как умеет, как чувствует. Другой пример: «И тут Сережа заплакал». Это разные актерские техники: ценное отстранение от себя, рассказ.
О работе с актерами
Российская театральная школа – это немножко до свидания. Мастерство ты запомнишь железно, но тебя не научат полету. Школа противоречит психологии современного человека. Приходит 21-летний парень, а ему говорят: «Ты не так реагируешь, событий не понимаешь». Вместо того чтобы посмотреть, как он это видит, начинают ему показывать, как воспринимать событие. Я действую как Костя Богомолов: долго с актерами пью чай, разговариваю, гуляю. Наблюдаю за их органикой. Не ломаю их на площадке, а использую эту базу.
Самое страшное в работе с актерами – дублирование текста. У французского теоретика Мишеля Винавера есть статья «Избыток профессии» (1968). Он писал: актеры играют больше, чем хотят зрители. Режиссер ставит спектакль чуть больше, чем хотят зрители. Страшно представить избыточность в работе хирурга. А у актеров это есть. Их же учат: текст – ничто, ролевой материал, его нужно оживить. Но на самом деле текст – это матрица, только умей достать режиссуру, сценографию, роль из него.
Не бывает неиграющих актеров. Играют все. Не играть – невозможно.
У Лемана есть понятие эстетизации неэстетического, когда на сцену выходит живой человек.
Сейчас мы делаем громоздкий проект «Вне театра». По объявлению набираем актеров, которые поставили крест на профессии. Очень мучительно кастинг проходит. Москва – столица безработных актеров, их море. Но люди все по природе очень яркие, артистичные с хорошими дипломами (ГИТИС, школа-студия МХАТ). У каждого история – фантастическая! Я выяснил, почему они все ушли из театра: у каждого затруднен контакт с партнером.
Самая яркая история – с актрисой из студии МХАТ. Мы сидели перед ней, как кролики перед удавом. Ее муж, второй или третий, идиот, естественно. Других она не держит, она презирает неидиотов. Разбил ей нос перед премьерой и ушел. Ее уволили. Потому что сорвать премьеру – это казнь в театре. Она попадает в сумасшедший дом и в терапевтических целях пишет обвинительные письма мужу, матери – всем, кто изгадил ей жизнь.
Другая актриса, такая же по яркости, постоянно меняет мужей, работу. Только дойдет до замдиректора фирмы – бах, уже на другой работе. Спрашиваю: «Почему вы не успокоитесь?» Она мне в ответ удивительную вещь: «Мне не хватает пи**еца! Вот в театре он был каждый день, а в жизни его нет!» Вокруг этого уже можно строить сюжет, театр – вирус неизлечимый.
Это очень трудоемкая работа. У нас их 12 человек, стало ясно, что надо сокращать до трех. Сюжетно их объединять невозможно. Только рамочное решение. Но какое? Сейчас идут бои, а я, слава богу, здесь отсиживаюсь.
Еще один проект в «Театре.doc» – «Носитель». Носитель – флешка. Актер Леша Юдников такой странный, что его отшибали отовсюду. Но любили за то, что он в любой компании увлекательно пересказывал сюжеты спектаклей, фильмов. Все под столом были от его рассказов. Я не могу определить жанровую принадлежность спектакля. Но это точно постдраматический театр. Причем говорит Леша не издевательски, не прикалывается. Личностный рассказ, со своим «Я». Можно смеяться и в эту же минуту плакать. Спрос фантастический – за месяц запись.
Спектакль, над которым работаю с молодым актером. Название еще не придумали, но условно «Меня зовут Гриша». Потому что актера зовут Гриша. Хитрость в том, что рассказать про себя невозможно! Либо я буду излагать биографию, либо займусь хвастовством или самоуничижением – вариантов немного. Мы с ним договорились так: 12 человек рассказывают о тебе. Но это будет не вербатим, а фантазийная вещь. Импровизация монолога его девушки, соседки с верхнего этажа, которая видит его раз в день – они все домысливают за него. Получается моноспектакль. Причем он не просто рассказывает – передразнивает пластику, речевую характеристику, все берет. Только закон такой: мы исключаем маму. Это ужасная фигура, она всегда рассказывает одно и то же. Это пример модульного спектакля. Когда он первый прогон сделал, я впервые понял, кто такой Гриша.
Мы когда-то разрабатывали спектакль «Биография вперед». С очень молодыми людьми. Первый вопрос был: «Как ты умрешь?» Работала чистая фантазия, без слез это читать было невозможно, особенно сцена смерти молодых, которые сейчас живы. Одна писала: «Я умру, раскачиваясь на качелях, мои друзья поймают меня». Я читаю и думаю: «Дура, ты умрешь в районной больнице, без лекарств». Это сочетание реальности и воображения вызывало очень сильное драматическое переживание.
Следующая тема – документальный спектакль. Как правильно фиксировать документ. Когда был еще мирный Майдан, я написал в сообщество «Украинская новая драма», которое дружит с «Российской новой драмой»: «Украинцы, идите на Майдан, берите диктофоны, блокноты, пишите все! Сплетни, анекдоты, песни, разговоры – это документ». Пока не началась мифологизация события. Главное – ухватить настоящее. В результате получился очень хорошая, громкая картина в Киеве «Дневники Майдана». Он поставлен с позиции 0, там нет пропаганды. Зритель сам должен решить, какую занимать позицию.
О воровстве идей
Когда смотрю спектакль или читаю пьесу, первая мысль: «Что здесь можно украсть?» И это мысль честная. Потому что украсть ничего на самом деле нельзя, это нереально. Все равно ты будешь делать это по-своему. Я расстраиваюсь, когда вижу плохие спектакли, меня сразу прибивает к земле, не хочется ничего делать. Если вижу хорошие, начинаю думать, как трансформировать их, использовать.
Самое интересное в театре – это театр у тебя в голове. Потому что когда у тебя в голове автор слишком настаивает на своей позиции, это авторитарное искусство. Зачем? Я взрослый человек, неглупый, сам могу месседж выработать. К сожалению, публика у нас привыкла к месседжам. И если она их не получает, чувствует дискомфорт.
«12 предметов». Драматургическое упражнение, которое можно делать одному. У кого-нибудь из студентов беру сумку. Смотрим вместе с хозяином, выбираем 12 предметов.
Задание: Сложить историю. Определить, какой предмет будет завязкой, какой – кульминацией, какой – развязкой.
Расшифровка: У всех студентов получились совершенно разные истории с одними и теми же предметами. Это тренирует драматургическую и режиссерскую голову. Потому что спектакли – те же разрозненные предметы, которые нужно собрать в целое, да еще чтобы оно сработало.
Георгий Сурков о книге «Постдраматический театр»
Леман четко объяснил, что такое постдраматический театр. Понятие витало в воздухе, но было вялым и неясным. Многие путают постдраматический и современный театр. Совсем необязательно, если в тексте использованы документальные истории, относить постановку к постдраматическому театру. Это, например, касается большей части спектаклей Кирилла Серебренникова.
Постдраматический театр в первую очередь меняет восприятие театрального знака. В классическом театре у всего коллектива есть общий посыл. Спектакль состоялся, если все зрители его поняли и выходят из зала с одним ощущением. Если нет, значит, спектакль не состоялся. В постдраматическом театре нет одного месседжа – он, наоборот, разделяет зрителей. Каждый воспринимает информацию по-своему. Никто, даже режиссер, не может сказать, что правильно, а что нет.
Один из важных принципов постдраматического театра – отсутствие синтеза театральных знаков. Музыка, изобразительный ряд в классическом театре служат одной идее. В постдраматическом эти элементы могут жить отдельно друг от друга и нести разную информацию.
Разрозненность знаков подталкивают зрителя к тому, чтобы он сам их соединил. В классическом театре знаки выстроены в цепочку, существует их иерархия. В постдраматическом она отсутствует. Все знаки равны. Зрители выстраивают собственную их иерархию. Нет общественного процесса – есть процесс личного восприятия.
Документальный театр – один из примеров постдраматического театра. Он привносит в театр неэстетическое. Если мы бомжа приводим в театр, это неэстетическое. Но, как только он начинает рассказывать со сцены свои истории (конечно, в рамках режиссерской задумки), это становится эстетическим. В классическом театре источником всегда является эстетическое.
Симультанность (одновременность действий). Шел спектакль, где разыгрывали одновременно несколько пьес Шекспира. На заднем плане сценография и зона с диванами и телевизорами. Спектакль длился шесть часов. Зрители во время антрактов переходили в lounge-зону. Кончилась постановка тем, что большая часть зрителей осталась в этой зоне и следила за развитием действия по телевизору. А некоторые были в зале и смотрели на lounge-зону как на сценографию. У самой постановки Шекспира значимость равнялась переходу зрителей в lounge-зону. Мы могли воспринять месcедж с с этой зоной или остановиться на Шекспире.
